Это не может быть Божественный камень анимага, только если он вырезал его у себя из живота. Скорее всего, он добыл его другим путем. Отец Никандр показывал мне только три, но с тех пор как Бог послал нас сюда, прошло почти двадцать веков. Около двадцати Носителей. И тут мне в голову приходит самая ужасная мысль: возможно ли, что Бог выбирает Носителей и среди врагов?
Пока все это проносится в моей голове, анимаг изучает мое лицо. Надеюсь, оно не выдает моих мыслей.
Он улыбается. У него желтые нездоровые зубы, контрастирующие с ровными чертами его лица.
— Из-за тебя я опоздал к ужину, — он растягивает слова, — но не беспокойся. Я разумный человек.
Он наклоняет голову на один бок, потом на другой, а я чувствую себя, словно маленький грызун перед рысью.
— Ты не понимаешь священного языка? Не беспокойся, не надо. Когда я вернусь, земля отведает каплю твоей крови, и мы увидим.
Он треплет меня по щеке, а я еле сдерживаюсь, чтобы не дернуться от его холодного, словно змеиная кожа, прикосновения.
— Будь хорошей девочкой и не шевелись, пока меня не будет. — Он смеется над шуткой.
И оставляет меня одну в палатке.
Я быстро осматриваюсь, не зная, сколько времени в моем распоряжении. Это может быть моим единственным шансом сбежать, но я должна соображать быстро. Я решаю бежать, но между мной и холмами слишком много Инвьернов. Лучше будет дождаться возвращения анимага. Убить его. Возможно, следует взять его Божественный камень и нести его перед собой, как оружие, когда я покину палатку. Конечно, я не знаю, как им пользоваться, но это может купить мне время. А может, нет. В конце концов, я умру со знанием того, что избавила мир от одного из колдунов Инвьернов. Лучник Хицедар убил одного. И Дамиан, прадед Умберто. Теперь моя очередь.
Я чувствую себя глупо, потянувшись за спрятанным в ботинке ножом, и еще глупее, когда чувствую мочу, впитавшуюся в брюки. Я решаю не думать об этом.
Я не знаю, смогу ли я заставить себя снова ударить кого-нибудь ножом. Убивать ножом — это невероятное по интимности действие, близость, которую я не могу вынести. Кроме того, как заметили мои захватчики, я не воин.
Поэтому, чтобы достичь успеха, я должна поразить анимага неожиданно. Я прячу нож за пояс, теперь его рукоять упирается мне в спину. С тем же успехом я могу порезаться сама, просто резко повернувшись — между лезвием ножа и моей плотью нет ничего, кроме тонкой ткани моей одежды. Но больше я не знаю, где его спрятать, чтобы можно было быстро достать.
Я осматриваю палатку в поисках того, что могло бы мне помочь. Желтеющий спальник из толстой шерсти лежит около одной стены. В целом, тут пусто, если не считать светящегося камня-алтаря, деревянной полки с бурдюком и нескольких растений, чахлых от недостатка света. Я рассматриваю растения. Их бархатная поверхность, коричневатые сухие ягоды напоминают мне о чем-то. Я подхожу ближе к алтарю, у подножия которого они бледнеют. Алтарь оказывается натуральным булыжником, вокруг которого устроено святилище. И растения мне знакомы, совершенно точно. Совсем не того цвета из-за отсутствия солнца и воздуха, но это бесспорно сон-трава.
Время уходит. Я срываю несколько ягод, пугаясь их сухости и той легкости, с которой они отделяются от стеблей. Я вздрагиваю от тихого хлопка открывающейся пробки бурдюка с вином. Я кидаю несколько ягод внутрь, несколько мгновений думаю, сомневаясь. Остаток я растираю ногтем, чтобы освободить мякоть, и засыпаю в бурдюк.
Я слышу шаги и секунду тупо смотрю на дверь палатки. Он должен найти меня в той же позе, в какой оставил. Где я стояла? Мои руки были по бокам или слегка впереди? Я прыгаю на прежнее место, встаю лицом к алтарю. Нет, немного направо, жар свечей был сильнее. Палатка открывается, когда я слегка поворачиваюсь влево. Лезвие спрятанного ножа касается моей спины, и возникший сквозняк касается моего лица и колышет огоньки свечей, словно большая невидимая рука.
Анимаг входит, покашливая.
— Какая ты послушная! Совсем не двигалась. Даже чтобы опять намочить себя.
Он несет две деревянные чаши, и несмотря на все трудности, мой рот наполняется слюной от сытного запаха оленины с чесноком и базиликом.
— Ты поймешь, что я добрый человек. Видишь, я принес тебе кое-что поесть!
Он ставит чашу передо мной, сам садится напротив, скрестив ноги.
— Сядь.
Я не шевелюсь, глядя на него.
— Сядь, сядь, — повторяет он, щелкая пальцами, потом похлопывает землю перед собой.
Я повинуюсь, медленно, в ожидании удобного момента.
Он подносит кусок мяса ко рту. Зубами отрывает кусочек, так что тягучее мясо свисает с его толстых губ. Он мотает головой из стороны в сторону, мясо бьется о его щеки, потом он дергает подбородком и заглатывает его. Разжевывать он не стал.
Я смотрю на свою плошку, как-то утратив аппетит.
— Ешь! — приказывает он, указывая на плошку.
Я медлю. Вдруг он меня отравит?
— Ешь, ешь, ешь!
Я сую палец в соус и подношу к губам. Нерешительно пробую, потом слизываю целиком.
— Теперь, когда мы едим… — Он забрасывает в рот еще один кусок целиком и проглатывает, не жуя. — Теперь ты расскажешь мне о своих спутниках, которые оставили пещеру прежде, чем мы нашли вас.
Я смотрю на него с раскрытым ртом, стараясь выглядеть, как имбецил.
— Я перефразирую, — говорит он на плебее. — Расскажи мне о своих спутниках.
Мое горло сдавливает ужас.
Он улыбается.
— Мне неприятно говорить на твоем языке, он как грязь у меня во рту. Тем не менее, ты расскажешь мне то, что я хочу знать. И быстро, я не хочу мараться варварскими словами.
Сердце у меня в груди глухо ударяет. Как просто было изображать непонимание. Теперь я должна с величайшей осторожностью выбирать слова.
— Что ты собираешься со мной сделать? — спрашиваю я, не пытаясь унять дрожь в голосе. Я должна отвлекать его, пока он не выпьет достаточно вина. Или пока не приблизится настолько, что я смогу ранить его.
— Я собираюсь ужинать с тобой, пока ты рассказываешь мне о своих компаньонах. Если ты не станешь говорить, я скормлю земле каплю твоей крови и с помощью магии развяжу тебе язык. А после — тебе решать.
— Мне? Решать?
— Жить тебе или умирать.
Будет цена и возможность выбора. Я не знаю, что это, но это не имеет значения. Если я смогу убить его, это будет неважно.
— Я хочу жить, — говорю я, пытаясь выглядеть более напуганной, чем есть. Внезапно я понимаю, что больше не мерзну, хотя уже давно прервала свою бесконечную молитву о тепле. Может, это потому, что ближайшее будущее будет моим актом Служения? А может, это присутствие чужого Божественного камня.
Ах, Божественный камень. Возможно, у меня больше не будет шанса разобраться.
