сделала тебя ангакоком. А когда все поняла, то захотела убить всех вокруг. Уничтожить… этот мир. Я больше не посылаю вам животных, не сдерживаю духов. Вы задохнетесь в буре, вас разорвут духи, и не будет больше ни ангакоков, ни предательства людей.
Анэ крепко сжимает кулаки и делает глубокий вдох. Морозный воздух устремляется в легкие, обжигая тело. Она старается держаться – сжимая кулаки все сильнее, она воссоздает в памяти образы Апитсуака, жителей Инунека, косичек Арнак. Матерей, прижимавших к себе испуганных детей вместо того, чтобы их наказать. Тупаарнак, сжимавшей в руке зуб как самое главное сокровище. Уярака, бережно обнимавшего больную дочь. То, с каким трепетом и болью Апитсуак рассказывал ей об охоте на тюленя с отцом. Фото счастливого Анингаака, нависавшие над Тупаарнак. Шрамы, тяжелое прошлое тянутся в Инунеке за всеми, следует за людьми как проклятие, как темный дух… и в то же время в этой тьме проглядывает свет.
И за этот свет стоит бороться даже с самой Седной. Не за отца – так за обычных людей, которым она всю свою жизнь давала умирать.
Но не теперь.
Глядя на огромное жилистое тело Седны, на ее волосы, напоминающие единую морскую волну, на мертвых рыб, едва копошащихся внутри, она понимает, что не может бороться открыто, напрямую. Нужно начать с того, что их объединяет, что тревожит и ранит Седну даже сквозь века и не дает зажить ее уродливым обрубкам.
– Мой отец здесь?
Тишина. Сердце пропускает десятки ударов. Анэ впивается взглядом в округлое, морщинистое лицо Седны, пытаясь разглядеть в ней хоть какой-то намек на ответ. Еще немного – и она вернется в комнату к Апитсуаку. Или богиня все-таки ее убьет.
Мгновение. Еще одно.
Отдаленный вой.
– Нет. Он что-то сделал во время ритуала. Его души здесь нет. Он мог оставить ее со своими костями…
Анэ выдыхает так громко, что Седна усмехается.
– Это ничего не значит.
Но Анэ знает, что все как раз наоборот.
Она рассматривает руки богини. С них по-прежнему капает кровь – медленно и беззвучно. Под ней уже собралась целая красная лужа, которая растекается все дальше и дальше.
– Зачем тебе мое тело? – решается спросить Анэ.
Что-то ей подсказывает, что чем больше Седна будет говорить, тем больше у нее шансов выбраться из Адливуна живой.
Богиня тихо вздыхает и, поправив обрубком волосы, медленно говорит:
– Я просчиталась. Думала, что с обретением силы смогу доставить своему отцу боль… и забыть. Но он здесь, каждый день. Мои руки не зажили. А жизнь в Адливуне… это вечный сон, из которого нет выхода.
Седна замолкает, и Анэ сглатывает, пытаясь представить вечную жизнь в огромном старом теле, среди птиц, котлов и воющей души своего отца.
– Я могу многое, но я не могу выбраться на поверхность и быть среди вас. Только если меня призовут, но это почти никогда не делают… все меня боятся. Я внушаю страх. Я была довольна, я этого и хотела… пока не поняла, что мой отец – это давно уже лишь тень, и месть больше не сладка. Сначала я чувствовала себя живой, живым человеком. Но вкус мести слабел, и я поняла, что все это… просто сон. Не жизнь… существование. И я захотела вернуться в человеческое тело. Проснуться. Мне не нужны были страдания отца, не нужна была сила. Я хотела проснуться и жить.
– Убив меня?
– Убив тебя, – тут же откликается Седна и смотрит прямо на нее. – Мы договорились об этом сразу, как он тебя нашел. У тебя были… способности. Ты смогла бы выдержать мой дух. Твое тело осталось бы жить… но душа бы умерла. Не знаю, что я бы делала дальше… но я бы почувствовала себя живой и выбралась из сна. Проснулась бы. Как видишь, это не получилось.
«Он тебя нашел».
Слова будто эхом раздаются по всей пещере. Вырываются изо рта богини и исчезают в далекой тьме.
– Нашел? – переспрашивает Анэ. Мысли разлетаются вместе с эхом.
Седна улыбается, обнажая ряд кривых желтых зубов.
– Он же нашел тебя еще ребенком. Ты показывала силы, он это понял и решил тебя забрать. Не знаю, кто твои настоящие родители, но это точно не он.
Стук. Всплеск.
Мир темнеет и покрывается дрожащей пеленой. Ничего не видя из-за подступивших слез, Анэ медленно опускается перед Седной на колени.
И все сходится в единую картинку – от нового шрама на щеке до черной макушки отца. Все его пощечины, все крики, все взгляды. Все люди, погибшие во имя его могущества.
Боль раздирает сердце. Дышится с трудом. Анэ скручивается пополам, умоляя себя не давать слабину перед Седной, но не может остановиться. Глаза щиплет, и она вмиг представляет себя маленькой Анорерсуак, что боялась отца, но верила ему – просто потому что это отец.
Но ради этой Анорерсуак и стоит держаться. Чтобы вывести ее из Адливуна и дать ей возможность жить. Не себе даже – ей.
Сделав глубокие вдох и выдох, Анэ моргает и видит перед собой уже четкую картину – Седна, ее волосы, рыбы и пещера. Возвращаются краски, звуки кипящей воды и скрипа колес. Изо рта выходит тонкая полоска белого пара.
И ей становится так легко. Образ отца в голове медленно погружается в толщу снега. Черная макушка исчезает, и остается лишь белый сугроб – чистый-чистый, мерцающий в свете луны.
Анэ начинает смеяться. Сначала тихо, не в силах сдержать короткие смешки – а затем все громче и громче, и вот уже через несколько мгновений она хохочет, держась за живот. Все напряжение, разочарование и страх, что она испытала по вине отца за эти сумасшедшие дни, – все выливается из нее с этим смехом.
– Ты не знала? – громко спрашивает Седна, и тогда Анэ успокаивается, встает с колен и поднимает на нее взгляд.
– Нет, – просто отвечает она.
Каждая частичка тела ощущается так свободно, как никогда. Анэ дышит полной грудью – и совсем неважно, что это сырой и холодный воздух Адливуна.
И теперь она знает, что делать. Никогда она еще не видела свое будущее так четко.
Темный коридор. Исчезающий крик отца. Его расколотый череп, распавшийся на десятки маленьких белых костей.
– Хочешь, я отдам тебе его душу?
Седна вздрагивает всем телом. Волосы ее тут же оживают и вновь начинают летать по пещере, то приближаясь к Анэ, то отдаляясь. Крабы выползают из волос и клацают у ног Анэ, протягивая к ней свои длинные красные клешни.
– Как?
Голос Седны сопровождает очередной длинный вой.
– Его нет в
