глаз словно протыкает голову и проникает внутрь, все стремясь найти правду.
Но правду Анэ уже сказала.
Возможно, в первый раз в своей жизни она чувствует, что полностью честна. Ей за многое еще придется перед собой ответить – но в ритуале отца ее вины нет.
Анэ вдыхает глубоко и громко. Мертвый, сырой воздух оседает в легких.
– Ты правда не знала? – хрипло протягивает Седна, и Анэ тут же кивает.
Они смотрят друг на друга – морская богиня и ангакок. Преданные своими отцами, обладающие особенной силой – они обмениваются взглядами, одновременно понимающими и глубокими, невыносимо грустными. У них общая боль – и даже сила, кажется, почти что общая.
Анэ смотрит на обрюзгшее старое лицо – и видит в нем ушедшую молодость, доброту и доверие к отцу, которого он не заслужил. Она не знает, о чем думает Седна, но видит, что взгляд ее будто смягчается и волосы плавно опускаются.
Богиня отводит взгляд. По воздуху к ней подплывают огромные синие рыбы, чтобы тут же скрыться в волосах. В темных прядях Анэ слышит копошение, от которого ей становится дурно.
– Когда мой отец… убил меня, – Седна словно выплевывает каждое слово; белым взглядом она впивается в ближайшую стену, – я сделала все, чтобы стать той, кем вы меня называете. Седной, Нерривик, Нулиаюк.[15] сделала все, чтобы обрести силу и подчинить себе Адливун. Чтобы быть везде в море. Чтобы вы приходили ко мне и просили милости. Я сделала это, чтобы забрать своего отца. Чтобы он… он испытал это на себе. Я отпускаю души всех, кроме него. Он это знает. Он мучается.
Анэ опускает голову, видя перед собой ровную темную поверхность. Блестящую, словно искры в снежной буре. Она старается не думать о голове отца, выглядывающей из сугроба, и о его черепе, истошно кричавшем ей имя богини.
Но мысли так и приходят в голову. Словно крабы, ползающие по плечу.
– Как вы с отцом… договорились? – задает она вопрос, от которого ей на самом деле хочется убежать и скрыться.
Седна глубоко вздыхает.
– Он сам пришел ко мне. Как обычно вы это делаете… Просил наслать животных. Я согласилась… и что-то в нем почувствовала. Что-то… неуловимое. Силу. То, как он расчесывал мне волосы… и я предложила. – Седна опускает голову и протирает лицо кровавыми обрубками. Красная влага растягивается по лицу, падает на шею, скатывается по волосам. – Я долго думала, какому ангакоку это предложить, но твой отец оказался сильнее остальных. Он согласился и сказал, что будет готовиться… долго. Он должен был получить часть моей силы и стать самым могущественным в мире ангакоком. Должен был… должен был научиться делать то, чего никто из вас не может. Это его и привлекло… и погубило меня. – Седна поворачивается к Анэ и протягивает к ней свои волосы. Они мелькают перед глазами, опутывают ее тело. Анэ молчит, внутренне крича и вырываясь, но не подавая ни звука, ни намека на сопротивление. Знает, что нельзя. Не время. – Я не знала, что он захочет занять мое место. Стать богом.
Последние слова Седна говорит совсем тихо – и волосы отползают обратно. Анэ шумно выдыхает. Перед глазами мелькают темные, страшные образы отцовских ритуалов: бесконечные кладбища, засыпанные камнями могилы, слова отца о необходимых жертвах. Слабые лица и безжизненно свисающие руки убитых.
Белые совы. Мертвые совы. Синие кулачки.
Все то, что отец якобы делал для своего могущества, все жертвы, на которые он шел и на которые вместе с ним шла Анорерсуак, – все ради того, чтобы в конечном счете сделать его богом.
И убить ее.
Анэ становится так мерзко и душно, что она едва не падает на землю. Ноги подкашиваются, она обхватывает руками живот – просто чтобы сдержать боль, не дать ей вырваться. Она клубится, жжется изнутри.
– И я! Ничего! Не заподозрила! – взрывается Седна, одним тяжелым движением вставая с земли и расправляя по сторонам обрубки.
Кровь с них течет все сильнее, единым потоком. Пещера сотрясается, где-то вдалеке лопается котел. Шипит вода, волосы Седны со свистом поднимаются в воздух.
– Каким был мой отец? – спрашивает Анэ лишь затем, чтобы хоть немного отвлечь богиню.
Седна садится обратно, и земля содрогается под ней.
– Сильным, – твердо отвечает она. – Безжалостным. Мы не раз виделись за время его подготовки, и всегда он казался мне… готовым на все. Достойное поведение для будущего бога… но я ничего не видела, не хотела признавать. Слишком хотела… хотела наверх. Я бываю там очень редко… почти никогда. Никто не умеет меня призывать.
В голове постоянно мелькают образы – такие темные, насквозь пропитанные одиночеством. Образы ее детства. Они восстают словно призрачные тени – разговоры с камнями, пустые вечера в снежной хижине, редкие ночи в ожидании отца с охоты, ночной ритуал с окровавленными медвежьими шкурами, мактак в тоненьких ручках, смех детей, играющих далеко, играющих рядом, играющих со всеми, но только не с ней.
…Долгие снежные бури. Анорерсуак с отцом, запертые в хижине, одни на всем белом свете. И лампа горит так ярко и отчаянно, и запах китового жира разносится по воздуху, и костры разгораются все сильнее и сильнее, пока оранжевое пламя не накрывает весь мир.
…Черные синяки, красные щеки. Жесткие волосы, неловко отрезанные отцом. Бесконечные упражнения, до боли в конечностях, до жара в грудной клетке, до судорог. И снова синяки.
В Анэ пробуждается злость. Она медленно закипает, разгораясь словно ленивый костер.
– Он ведь и назвал тебя только из-за нашего ритуала. Анорерсуак… надвигающийся шторм. Потому что шторм – это предвестник моего прихода на землю. Я ждала так долго.
Боль разрушает ее изнутри. Медленно натягивает кожу, рвется наружу. Анэ хочется разрушить все, что связывало ее с отцом, но получается плохо. Словно силой отрывать от себя куски своего же тела – и так, пока от нее не останется лишь половина, а затем и вовсе жалкие остатки. Каждый участок ее кожи как будто неотрывно связан с отцом – и чем больше она от него отдаляется, тем более пустой становится и тем сильнее сгущается мрак.
– Когда я поняла, что оказалась здесь, в будущем… я поняла всю задумку твоего отца. Он подготовил буковник и ритуал, чтобы уберечь себя. И… не знаю, чего он хотел, но перенеслись мы. Ты и я. И я не могу вернуться обратно… он запер меня здесь. Но ты, как я вижу, умерла и возродилась в новом теле… я хотела убить тебя, чтобы разрушить ритуал твоего отца, но
