не добавляется аромат жженых покрышек.
На поворотах Адри заваливается на Джима – единственного человека в машине, имя которого ей известно, – и чувствует, как, несмотря на то что места на заднем сиденье достаточно, Джим постоянно оказывается к ней ближе, чем должен. Никого это не заботит, но, что важнее, саму Адрию это тоже не заботит. Она смеется, когда парень на переднем сиденье, взлохмаченный тип с пирсингом в носу, перекрикивает музыку:
– Черт, Куинси, если ты угробишь нас под Кокомо[12], это будет ублюдская смерть!
На самом деле это не смешно, но Адрия заставляет себя смеяться, потому что хуже, чем смеяться, только думать, что умереть под Кокомо – действительно ублюдская смерть.
Особенно когда никто не знает, что ты под Кокомо и как ты вообще там оказалась.
Но можно сказать, что ни Адама, ни Аманду это бы не удивило – этим летом Адрия выходит из себя с завидной периодичностью. То хлопает дверьми так, что сотрясаются стены, то делает перестановку в комнате на чердаке, в ночи принимаясь двигать мебель, то меняет образы, точно пытаясь отыскать тот, который лучше всего будет демонстрировать, как глубоко ей плевать на мнение окружающих. Выбирает провокационные наряды, мажет густой черной подводкой глаза и отдельные пряди выжженного блонда окрашивает в багрово-алый. Краска быстро смывается, превращается в блекло-розовый, но Адрия настойчиво, раз за разом повторяет процедуру вновь и вновь, точно это вопрос жизни и смерти.
Она так часто сбегает из дома, срываясь по самым незначительным поводам, что побег после скандала с Адамом становится слишком очевидным. Неочевидно только то, что эти дни своего демонстративного отречения Адри проводит далеко не в Рочестере. Аманде необязательно об этом знать, потому что она в новом депрессивном забеге уже второй месяц как ищет свой предел, допустимый максимум, в то время как Адрия ищет собственный. Поэтому, когда телефон в руках Адрии тревожно вибрирует от нового сообщения тети, она, недолго думая, отвечает, что побудет эти дни у подруги. Конечно, никакой подруги никогда не существовало, но убедить себя, что ложь во благо Аманды имеет смысл, оказывается проще простого. В конце концов, врать самой себе Адрия научилась уже давно.
Теперь, сидя рядом с Джимом, никакая ложь ее уже не волнует. Как Джима не волнует то, почему семнадцатилетняя девчонка в драной джинсовой юбке и со смазанной черной подводкой сидит с ним на заднем сиденье «Вольво», даже не удосужившись спросить, куда они едут. Наверняка за двадцать с лишним лет жизни и Джим, и это сиденье видали многих таких девчонок, которым плевать, куда бежать. Единственно верным направлением всегда было одно – «подальше отсюда».
Перед тем как оказаться в этом «Вольво», Адрия хлопнула дверью ранчо и пожалела об этом в следующую же секунду. Она обещала себе не показывать слабости перед Адамом, не позволять никому рассмотреть длинные, расползающиеся по ее жизни трещины, но весь ее боевой дух в обертке из вычурных слов осыпается вместе с высохшей краской двери. У Адри не хватает сил выдержать бег на такие долгие и изнурительные дистанции, не хватает сил на очередной бросок дерзости, поэтому хлопнуть дверью оказывается проще. Всегда проще.
Но через пятнадцать минут добровольного изгнания Адрия понимает, что не взяла деньги.
У нее их и нет.
Через двадцать минут осознает, что ей некуда идти.
Никогда и не было.
Про Джима она вспоминает не сразу. Отыскав в соцсети его похабный комментарий к последней сторис, она все еще сомневается. Джим, @fckng_s1nn, пишет:
Джим
Соска.
Джим, @fckng_s1nn, выступает в барах вместе с приятелями и уже трижды зовет ее на концерт. Посреди чистого поля Адрия вертит в руках телефон и медлит, вяло прикидывая, хорошая ли это идея, но потом наспех пролистывает его страницу и набирает сообщение, откинув все сомнения в подступающую темноту:
Адрия
Приглашение в силе? Сегодня, сейчас.
Джиму не нужно много времени на подумать.
– Тебе повезло, что мы заезжали к знакомому неподалеку, – говорит Джим, перекрикивая музыку в салоне. – Тебе повезло, что ты едешь на концерт века.
Он с друзьями подбирает ее по дороге в Кентукки.
Про Кентукки Адрия узнает случайно, когда парень с переднего сиденья говорит, что в прошлом году его тетка без вести пропала в Кентукки после сильного торнадо. Спасатели и волонтеры искали ее несколько недель после того, как обнаружили ее разрушенный трейлер в лесу. Тело так и не нашли.
Адрия откидывается на спинку сиденья, со злой циничностью причитая, что в случае чего ее тело под Кокомо тоже не найдут. Но, как ни странно, вместе со злым сарказмом внутри оживает и что-то другое, гораздо более глубокое, основательное, то, что не позволяет Адрии попросить остановить машину и выйти где-то на границе округа Сангамон. Пока не поздно, пока «Вольво» не унесет ее в другой штат за четыре часа от дома. И это что-то основательное только укрепляется с каждым километром, с каждой промелькнувшей в окне заправкой, на кассе которой продают дешевые ароматические елочки. Это что-то Адрия трактует как уверенность. Уверенность, чтобы действовать на свое усмотрение, чтобы оказаться в паршивом «Вольво» по своей воле. Никто не заставляет ее, никто не ждет, не просит, а Джим, разглядывая в выражении ее лица решительность, лишь говорит: «Ты отчаянная». И Адрии нравится это отчаяние. Нравится оказаться на мгновение на острие жизни, почувствовать, что выбор, который она делает ее собственный. И на этот раз она выбирает не злость, а нечто большее. Нечто, с чем ей еще предстоит познакомиться ближе.
По приезде в Кентукки Адрия уже чувствует себя на одной волне с этими людьми, что газуют вперед, не имея привычки оборачиваться. Джим спустил деньги, которые мать откладывала на колледж, на несколько новых гитар и машину. Парень с пирсингом, Майк, сбежал из дома еще в шестнадцать и теперь, шесть лет спустя, шутит, что это были лучшие годы его жизни. Водитель за рулем – просто псих. Но все втроем – отребье в глазах общества – они имеют столько самодостаточности, чтобы в эту самодостаточность поверила и Адрия.
Когда посреди темной парковки ребята выгружают инструменты из багажника, она оглядывается, ощущая себя весьма самодостаточной, чтобы оказаться в Кентукки за полночь по своей воле. Электрический свет едва добирается до парковки, а пара фонарей мерцает вдалеке, освещая неприглядные подробности какого-то небольшого городка в глубинке штата. Спящие улочки в запустении, несколько заколоченных ставен старого магазина техники, потухшая вывеска мотеля у дороги, петляющей в тишине куда-то вдаль.
Адрия
