на скамью подсудимых отправиться. Повезло, главное…
– Но мы…
– Молчать!!! Под носом у засады мэра чуть на тот свет не отправили! Да еще не факт, что он выживет!
– Мы же не виноваты, что он окно открыл.
Здоровяк постарше развел руками, будто сказанное полностью снимало с него и напарника ответственность.
– Открыл? – Лицо Соколова приобрело багровый оттенок, а губы превратились в одну тонюсенькую белую линию. – А это вы видели?
Он указал на подоконник. Охранники подошли ближе, осторожно огибая разъяренного начальника, и увидели там грязь и пятна земли.
– А это вы видели? – продолжал тыкать пальцем майор, на этот раз указывая на маленькое кровавое пятнышко под левым ухом мэра. – В общем, такой же сценарий, как и с Лосевым. Наш убийца выстрелил через форточку шприц-капсулой со снотворным, потом открыл окошко, залез сюда, нарисовал у мэра точку на лбу, а вот потом что-то его спугнуло, и он убежал.
– Ну вот, мы его и спугнули. – Лица охранников приняли самодовольное выражение. – Нам премию давать надо, а вы: «Удостоверение на стол»!
От подобной наглости Святослав аж задохнулся, подыскивая нужный ответ, состоящий не только из отборного мата. Но озвучить его не получилось. Как раз в этот момент зашевелился Сковородько.
– Ну вот, живой вроде, – ухмыльнулся спецназовец помоложе. – А зачем точку-то он на лбу нарисовал?
– Да ты совсем салага, видать, – ответил ему напарник и только собрался дать недотепе развернутое объяснение, как Кузьма Кузьмич захрипел и грузно свалился со стула на пол лицом вниз. На его голой спине были вырезаны два слова, затекшие кровью: «Азъ воздамъ».
Глава 44
Потемневшие деревья подрагивали над дорожками парка своими черными ветвями, покрытыми снегом, похожими на лапки насекомых. Солнце еле-еле пробивалось сквозь плотные зимние облака и разбрызгивало тусклое золото то тут, то там. Людей почти не было. Оно и понятно, погода нагоняла скорее сонливость, чем желание выйти прогуляться. Однако и в такую не слишком привлекательную погоду нашлось несколько человек, которым сырой воздух улиц казался более привлекательным, чем тепло домов.
По одной из дорожек парка неспешно прогуливались двое мужчин. Они негромко беседовали, любой сторонний наблюдатель предположил бы, что встретились хорошие знакомые, чтобы провести вместе время и поделиться последними новостями. Но если бы кто-то присмотрелся повнимательнее, то заметил бы, что между этими двумя незримо подрагивает волна напряжения. Говорили они хоть и тихо, но в каждой фразе было очень много энергии. Мужчины не спорили, но явно обсуждали какие-то очень щекотливые и неоднозначные темы. И судя по всему, далеко не всегда сходились во мнениях насчет предмета беседы.
– Святослав, я хотел с вами поговорить начистоту, – произнес более молодой из собеседников. – Так сказать, без протокола. Тут еще так получается, что дело щекотливое, поэтому сперва консультацию надо от вас получить, чтобы дров не наломать.
Он мял в руке снежок, и было видно, что каждое слово подбирает аккуратно и вдумчиво. Похоже, неоднозначная ситуация вынуждала вспоминать все журналистские навыки, полученные за годы работы в СМИ.
Соколов исподтишка бросал на молодого человека внимательные взгляды и ждал продолжения разговора.
– Конечно, слушаю. Что могу, подскажу.
Иван несколько секунд думал, взвешивал, размышлял и только потом заговорил. Майору нравилось, что журналист не рубит сплеча и не болтает почем зря, лишь бы «погнать волну». Но все-таки ухо с ним стоило держать востро. Вернее, даже поэтому и стоило.
Наконец Миронову надоело мять снежок, он его отшвырнул и сказал:
– Вот отец Роман – титаническая личность.
– Да. Мы это обсуждали.
– Обсуждали, – согласился молодой человек, посмотрел на собеседника и снова перевел взгляд на присыпанные снегом клумбы. – Вы, понятно, другим заняты. А я вот разобрался. Докопался! Вот вы знаете, откуда он пришел в церковь? Кем был до рукоположения?
Иван теперь уже смотрел на Соколова не отрываясь, в его взгляде читались одновременно вызов и триумф. Он явно был доволен собой и хотел, чтобы старший товарищ тоже оценил проделанную им работу. И – чего уж греха таить – немного позавидовал. Но милиционер отреагировал очень сдержанно:
– Нет, не знаю, конечно. Да и не мое это дело.
Губы Миронова невольно поджались – ответ ему не понравился. Без сомнения, он ждал другой, более эмоциональной реакции. Но сдаваться журналист не собирался. Если Святослава не заинтересовали его вопросы, намекающие на знание особенной информации, то уж сама-то информация поразит на сто процентов. Впрочем, гнался Иван не только за восхищением и признанием от старшего и уважаемого им человека. Гораздо интереснее ему было докопаться до правды. И поделиться ею, помочь увидеть эту правду другим, а если получится, то и воздать по заслугам преступнику. Юношеская страсть к детективам и обостренное чувство справедливости всегда помогали журналисту в работе, он привык прислушиваться к тому, что они ему подсказывали. Сейчас они внятно говорили, что найденными сведениями необходимо поделиться со следствием… Вернее, с конкретным оперативником.
– Как вы знаете, монахам дают новые имена, – начал Миронов издалека. – И как его звали в миру, мы не знаем. Знаем одно – лет семь назад в одном маленьком монастыре на Северном Кавказе служил монах, отец Авраам. Сын чеченки и русского священника, внук известного местного старейшины. Местные почитали его за святого и не трогали, даже когда началась вся эта неразбериха.
А он ходил к самым отмороженным боевикам и как мог вымаливал у них пленных. Иногда это удавалось. Так вот, однажды он привез на своем ослике исхудалого высокого человека в солдатской форме. Контуженного. Говорить тот не мог, ничего не помнил. Документов нет, ничего нет. Попросил знаками остаться при храме. Ему говорят: давай мы твое фото отправим в армию, родные найдут. Он: не надо, мол, нет никого. Ну и оставили его. Потом перевезли чуть подальше, боялись, что нагрянут боевики и казнят его.
Этот новый монастырь был покрупнее. Сначала он был трудником, потом послушником. Так и не говорил ничего. Только молился про себя. Добрый был очень. Работал много, братии помогал, самые тяжелые послушания выполнял: туалеты там мыл, за ранеными ухаживал. Постился, молился, работал. Ну, потом стал иноком Романом.
И что? Начал чудеса творить. Исцелял людей. И все не говорил ничего. А там уж и слухи поползли про него. Со всей страны народ к нему в монастырь стал стекаться. Никому он не отказывал, а чтобы в прелесть не впасть, ушел из монастыря и жил рядом в какой-то норе. Монастырь этот известным уже стал, уже и высшие чины к нему стали приезжать, приглашать его к себе, а он все
