несколько слов?
– Сделайте милость! – отвечал капитан и повел его в свою комнату. Они сели.
– Я знаю, Александр Петрович, что у вас играли в банк, – тихо сказал полицмейстер, – что Грушницкий в вас выстрелил; но жалобы нет, банка я не застал: стало быть, все кончено. Остается поединок, на который господин адъютант вас вызывал: я сам это слышал, своими ушами; прошу не пенять, если я доведу об его вызове до сведения коменданта; во-первых – по обязанности своей, тем более что мне же приказано смотреть, чтобы он не наделал каких-либо проказ; во-вторых, я хочу избавить вас от последствий, неразлучных с поединком; а потому и прошу дать мне подписку, что вы не выйдете по его вызову – это необходимо. В противном случае я вынужден буду оставить здесь полицию, а сам ехать тотчас же уведомить обо всем коменданта.
Напрасно уверял его Александр, что между ним и адъютантом не было и помина о поединке. Полицмейстер требовал подписки. Капитан должен был исполнить его желание, хотя и не сознавался, что между ним и Грушницким были неприятные объяснения.
Полицмейстер уехал. Александр возвратился в комнату брата.
– Ну, Пустогородов, не угодно ли вам выбрать секунданта? – сказал Грушницкий, взяв в руки шапку, – я вас ожидаю завтра в семь часов утра, в лесу у четвертой версты по Московскому тракту. А вас всех, господа, приглашаю быть свидетелями поединка.
– Которого не будет! – отвечал Александр.
– Позвольте вас спросить, почему? – возразил адъютант.
– Потому что, во-первых, это было бы сумасшествием с моей стороны с вами стреляться; а во-вторых, вы уже в меня выстрелили.
– Я не вас вызываю, а брата вашего! Но если вы это принимаете на свой счет, тем лучше. Извольте мне объяснить, почему драться со мною было бы сумасшествием с вашей стороны, а?
Тут Грушницкий, сжав кулак и грозя им, сделал несколько шагов к капитану.
– Стой тут и ни шагу вперед! – возразил Александр, вскакивая в бешенстве со стула. – Еще полшага, и все для тебя кончено!
Грушницкий остановился. Капитан, пришедши в себя, хладнокровно прибавил:
– Я с вами стреляться не буду, чтобы не запятнать своей доброй славы; вы не стоите, чтобы я имел с вами дело!
– Помилуйте! В чем можете меня упрекать? Я такой же офицер, как и вы, принят везде, где и вы, никогда не воровал, подлостей не делал; какие же ваши преимущества?
– Вот они: целой жизнью испытаний я заслужил доброе имя, которым теперь пользуюсь; а вы молоды, офицером с недавнего времени, без заслуг, без правил, и к тому уже успели дать о себе самое невыгодное понятие обществу, где приняты лишь по эполетам, а более из уважения к вашему начальнику. Вы не делали низостей, говорите вы? Но прошу сказать мне, как назовете вы поступок свой, когда вы напали с оружием на человека безоружного? Поверьте, господин Грушницкий, жалко было бы то общество, в котором должны стоять на одной доске люди, заслужившие долголетнюю безукоризненную репутацию, с людьми без правил и нравственности, как вы. Излишне объяснять вам, что человеку почтенному, испытанному, унизительно выходить на поединок с ничтожным молокососом… это для вас непонятно? Брат мой и я, виноваты ли мы, что повстречались с вами? Подобных случаев в жизни много; следственно, гнусно то общество, которое вздумало бы осуждать брата и меня. Я знаю, вы теперь в затруднительном положении: редко найдется человек столько наглый, чтобы взять вашу сторону; но, Грушницкий, меня вы не можете обвинять ни в чем, пеняйте лишь на себя. Прощайте; да послужит вам этот урок на пользу!
Адъютант призадумался и вышел безмолвно.
Скоро все разошлись.
– Какой бездельник этот Грушницкий! – сказал Николаша брату, когда они остались вдвоем.
– Это просто человек без всякого воспитания, без нравственности, – отвечал Александр. – Он составил себе идеал каких-то бессмысленных правил, которым следует: потому-то он и корчит разврат воображения и необузданность страстей.
Рано на следующее утро Пустогородовы послали на станцию за лошадьми. Человек их возвратился с ответом, что не приказано давать им лошадей без разрешения коменданта. Братья остались, спокойно дожидаясь конца всего этого, Николаша между тем удивлялся, почему Александру вздумалось уверять полицмейстера ночью, что он занимает комнату, в которой они находились.
– Я это сделал, – отвечал Александр, – потому что предвидел неприятности и хотел тебя от них избавить. Меня здесь давно знают, следовательно, мне легче было оправдаться.
– Спасибо же тебе, Александр! – возразил Николаша, пожимая руку брата. – Надеюсь иметь случай отплатить тебе тем же.
– Не стоит благодарности; ты, верно, сделал бы то же самое на моем месте.
Николаша молчал.
Слуга доложил об адъютанте Грушницком, который спрашивал Александра Петровича.
– Что ему нужно, спроси! – сказал капитан.
Адъютант прислал слугу обратно с ответом, что имеет необходимое дело и убедительно просит капитана принять его.
– Подать мне дорожный пояс с кинжалом! – молвил Пустогородов.
Он подпоясывался.
– Ужели ты примешь Грушницкого? – спросил Николаша.
– Нет, я выйду к нему в переднюю.
– Зачем же надеваешь кинжал?
– Кто знает, на что он способен? Видя меня вооруженного, он удержится от дерзости.
Александр вышел к адъютанту.
– Что вам угодно? – спросил он.
Грушницкий, бледный и встревоженный, вежливо отвечал:
– Мне необходимо с вами переговорить, Александр Петрович!
– Говорите.
– Но я бы желал видеться с вами наедине; пойдемте в вашу комнату.
– В этом извините, господин Грушницкий. После вашего поведения в нынешнюю ночь я не могу вас принять у себя. Извольте говорить, что вам нужно, здесь; иначе, прошу извинить… мне некогда.
– Я имею надобность с вами переговорить, Александр Петрович! – повторил, запинаясь, адъютант. – Какой оборот дадим мы нашей ссоре? Кажется, за нами не на шутку присматривают: рано утром комендант прислал ко мне с приказанием не отлучаться из дому без его позволения; между тем плац-адъютант все сидит у меня; насилу вырвался сюда, посоветоваться с вами.
– Делайте, как знаете!.. Мне все равно. Вы напроказили, вам и выпутываться. Но за нами, должно быть, действительно наблюдают: я хотел ехать нынче, и мне не дали лошадей.
Отворилась дверь, и вошел в переднюю плац-адъютант.
– Так-то вы исполняете приказание коменданта? – сказал он Грушницкому. – Извольте сейчас идти домой; в противном случае мне велено употребить силу. Извините, капитан, что я распоряжаюсь у вас таким образом и увожу вашего гостя; но я исполняю свою обязанность.
– Я не только не сержусь, – отвечал Александр, – но даже благодарен вам; по этому можете судить, как я ценю своего гостя, которого принимаю в передней.
Плац-адъютант поклонился и вышел с Грушницким. Этот ворчал что-то про себя.
Вскоре комендант приехал к Александру Петровичу.
– Мне очень прискорбно, что я вынужден был вас задержать, капитан! – сказал
