этот дар, но я категорически отказался прикладывать столько усилий за небольшую плату. Чего она не знает, так это того, что я действительно стремился развивать и развивать свои навыки, и именно поэтому я решил заниматься юридической практикой.
Тот факт, что она помнит наши тогдашние разговоры, наполняет меня теплом, которого я не испытывал уже очень давно.
— Я вижу, ты еще не совсем утратила свою циничную натуру.
— Это выходит наружу, когда кто-то вроде тебя провоцирует это.
— Кто-то вроде меня?
— Солдат темного правосудия.
— Ты называешь это темным правосудием, я называю это своей собственной версией. Нет ничего черно-белого, и все можно сделать серым.
— Почему я не удивлена, что это твой девиз?
— Люди на самом деле не меняются.
— Ты — да, — она смотрит в свой альбом для рисования.
— Я?
— Угу.
— Каким образом?
— Твоя квартира, во-первых. Здесь так пусто.
— Мне не нужны вещи, — потому что я не хочу ни к чему привязываться, но я не говорю ей об этом.
— Ты еще холоднее и неприкасаемее. Ты такой же далекий, как ночное небо, и такой же… иногда пугающий.
— Кто сделал меня таким? — это может быть потому, что я болен и не могу фильтровать свои слова, или потому, что я просто чертовски устал от метаний туда-сюда, но я не жалею о словах, когда они выходят.
Если это безумие, я могу себе его позволить.
Наоми крепче сжимает блокнот, и она заметно морщится. Хорошо. По крайней мере, она осознает, к чему привели ее действия. Я надеюсь, что она горит внутри жарче и темнее, чем я, черт возьми.
— Себастьян…
— Что, Наоми? Что ты хочешь сказать?
— Ничего.
— К черту это. Я знаю тьму с шести лет, и я рано научился не бороться с ней, и, в конце концов, я научился сливаться с ней. Быть черным было прекрасно, даже если это казалось пустым. Потом появилась ты, и я, блядь, захотел серого. Теперь я просто бесцветный, так что не сиди здесь и не говори мне, что тебе, блядь, нечего сказать.
Ее губы дрожат. — Мне очень жаль.
— Твои извинения не вернут мне потерянные годы, так что, черт возьми, спаси их.
— Я тоже потеряла эти годы.
— Не похоже, — я показываю на ее безымянный палец. — Ты думала, что, скрыв это, я буду меньше думать о твоем браке?
Она напрягается, ее рука сжимает блокнот, а дискомфорт делает ее кожу болезненно бледной. Я должен остановиться, прогнать ее и воссоединиться с озлобленным мудаком, которым я стал семь лет назад, и начать вечеринку жалости к себе, но я этого не делаю.
Я не могу.
Я уже разорвал швы, так что на этот раз я могу истечь кровью как следует.
— Ты любишь его?
Она снова сглатывает, снова проводит пальцами по блокноту, снова избегает зрительного контакта, черт возьми. — Это… сложно.
— Нет ничего сложного в гребаном вопросе "да" или "нет".
— Он мне нужен, — бормочет она.
— Так что это означает "да".
— Нет! Себастьян, пожалуйста, не влезай туда. Воспринимай это так, как будто я тебя умоляю. Пожалуйста.
Я хочу влезть туда. Я хочу, чтобы она произнесла слова, которые избавят меня от моих гребаных страданий. Независимо от того, убьют они меня или освободят, у меня, по крайней мере, будет какое-то завершение. Это все, что мне было нужно все это время. Это то, что я искал во время всех драк в барах — гребаный финал.
Но, может быть, я не хочу завершения.
Возможно, быть бесцветным не так уж и плохо, в конце концов.
Или, скорее всего, этот холод мешает моему мыслительному процессу.
Я ложусь на спину, и она глубоко вздыхает, шмыгая носом.
Я закрываю глаза, и вскоре после этого она ложится в укромном уголке моего тела, ее рука обвивается вокруг моего плеча.
Ее прикосновение неуверенное, как будто она боится моей реакции. И она должна. Какого черта она продолжает пытаться прикоснуться ко мне так интимно, даже после того, как разорвала нас на куски?
Я напрягаюсь, но не пытаюсь оторвать ее от себя.
Наоми, должно быть, восприняла это по-другому, потому что она зарывается лицом мне в грудь, ее дыхание сбивается на фоне моего учащенного сердцебиения.
— Не прикасайся ко мне, — говорю я, не открывая глаз.
— Пожалуйста, позволь мне. Только в этот раз.
— Я сказал, не прикасайся ко мне, Наоми. Когда ты это делаешь, я представляю эти чертовы руки на нем и твое лицо, уткнувшееся в его грудь. Когда ты это делаешь, я представляю, как твой запах прилипает к нему, а его — к тебе, так что, черт возьми, не прикасайся ко мне теми же руками, которыми ты прикасаешься к нему.
Она качает головой у меня на груди, и я чувствую влагу ее слез на своей футболке, когда ее тихие вздохи наполняют воздух. — Одну минутку…
— Одно условие.
— Что угодно.
— Не возвращайся к нему.
— Ч-что?
— Утром оставайся здесь. Не смей возвращаться к нему, черт возьми.
Ее нога перекидывается через мою, и она прижимается ближе, так что все ее тело обвивается вокруг моего.
Я оборачиваюсь и обнимаю ее.
Впервые за семь лет я сплю без кошмаров о том, как Наоми поворачивается ко мне спиной.
Глава 33
НАОМИ
Я иду домой.
Я наступаю на свое чертово кровоточащее сердце и ухожу.
Слезы навернулись, как только я вышла из квартиры Себастьяна, и они были со мной всю дорогу до дома.
Но как бы сильно мое сердце ни умоляло меня развернуться и вернуться, я просто вонзала нож глубже и не слушала.
Прошлая ночь была волшебной, мирной и немного болезненной. Это был первый раз, когда мы не занимались сексом, но он никогда не был так глубоко внутри меня, как тогда, когда разговаривал со мной и обнимал меня.
Он никогда не чувствовал себя так близко, как в тот момент.
Все, что произошло, может быть, и не идеально, но это было нашим, и я наслаждалась каждой секундой этого.
Но, как и у любой магии, у заклинания есть временные рамки.
Я достигла этого момента.
Когда Себастьян сказал мне не возвращаться домой, я хотела сказать "да", я хотела занять маленькое место в любом уголке его жизни и остаться там.
Но это всего лишь эмоциональная сторона моих слов. Логическая сторона, которая позволяла нам выживать все это время должна взять на себя бразды правления.
Я остаюсь в своей машине на несколько минут, как только останавливаюсь перед домом Акиры.
