с кем впоследствии у нее образовалась связь и с кем она работала снова и снова в разных жизнях, пока в одном из воплощений не наступил кризис и один из них не подвергся искушению и не пал в жажде власти, в то время как другой остался тверд в своей вере. Физические сосуды, разрушенные раздирающими их теперь силами, вскоре освободили души, которые были связаны во плоти, и в должное время эти души вновь вернулись в мир форм во времена той римской инкарнации, о которой Лукас рассказывал ей по дороге в Брайтон; расширенное сознание Вероники теперь способно было различать то, что скрывалось за событиями, и она знала, что один из них сумел войти в великий новый поток духовной жизни, который излился на мир с холмов Галилеи, в то время как другой, жаждущий старых языческих мистерий, повернулся спиной к будущему и вернулся к более примитивному типу.
Затем история повторилась снова, уже в Авиньоне, и одна душа притянулась к духовному течению своего века, а другая развернулась в сторону языческого фольклора. В нынешней жизни, поняла Вероника, они снова встретились, но конец их истории еще не был написан. Вспышка интуиции открыла ей, что один в их духовном партнерстве представлял силы разума, а другой – силы сердца; и что каждый из них, лишившись другого, оказывался сбит с толку. Один представлял собой разум, лишенный совести; другой представлял чувства и был не способен к осознаванию. Вместе они могли достичь невероятных высот, но когда они были порознь, один их них становился подлецом, а другой – идиотом. Именно контакт с Лукасом оживил интеллектуальные способности Вероники, а контакт с Вероникой пробудил в Лукасе совесть.
Вероника осознала, и начал осознавать Лукас, что они оказались в плену событий, созданном прошлыми жизнями, и что, возможно, это осознание пришло слишком поздно, чтобы суметь выбраться из плена в этой инкарнации. Вероника не видела выхода из лабиринта и понимала, что Лукасу, пребывавшему в своем странном патологичном состоянии жизни-в-смерти или смерти-в-жизни, к которому он сам себя приговорил, возможно, уже не сможет помочь никто, ни люди, ни боги, и что он может быть втянут в бездну Хаоса, откуда не существовало возврата.
Дым, поднявшийся над кухонным дымоходом, сообщил ей о том, что завтрак наконец-то начали готовить, и Вероника направилась к дому как раз тогда, когда ее внимание привлек звук шагов и она увидела фигуру в старомодном Инвернесском плаще и со старинным саквояжем в руках, пробиравшуюся к ней сквозь покрытые росой заросли, и в следующую минуту ее старый друг с длинной белой бородой уже стоял перед ней, пожимая ей руку в знак приветствия.
Онемевшая от столь неожиданного визита, Вероника совершенно забыла о правилах гостеприимства, и пока старик не провел ее в бильярдную и не снял с себя свой плащ, она не спросила его о цели его визита.
Он бросил беглый взгляд на нее из-под своих тяжелых седых бровей.
– Вы кого-нибудь ждали? – спросил он.
Вероника невыразительно смотрела на него некоторое время и затем, вспомнив про обещанного ей во снах-видениях посетителя, заколебалась, не зная, что ответить, ибо хоть сама она и становилась все более уверенной в реальности своих переживаний и перестала списывать всё на воображение, она не думала, что их может разделять кто-то еще, и боялась быть осмеянной или навлечь на себя подозрения, если откроется ему. Но глаза старика бросали ей вызов и она приняла его.
– Да, – сказала она тихо, – Я ждала, что кто-то придет, но я не была уверена... Я не знала, что это будете именно вы... И я удивилась, увидев вас.
Глаза старика, странно сиявшие на его увядшем лице, продолжили смотреть на нее испытующе.
– А кто сказал вам, что кто-то придет? – спросил он мягко.
Вероника уверенно посмотрела на него, зная, что он испытывает ее; мысли старика были ей известны и она чувствовала, что и ее мысли были в равной мере известны ему; бесполезно было что-либо скрывать друг от друга и, более того, в этом не было необходимости. Она ответила на его вопрос в духе, в котором он был задан.
– ОНИ сказали мне, – был ее ответ.
– Так вы ИХ знаете?
Она кивнула. Этого было достаточно. Они друг друга поняли.
Появилась старуха с нагруженным подносом и, увидев в комнате еще одного человека, зашаркала прочь, чтобы сварить еще одно яйцо. Ничто никогда не возмущало ее и ничто не могло разбудить в ней любопытства. Если бы она застала в комнате татарского хана, беседующего с Вероникой, она бы также невозмутимо сварила яйцо и для него. Лукас хорошо ее натренировал.
Трапеза прошла за обменом любезностями за столом, вопросами о здоровье Вероники и прочих мирских делах. Оба чувствовали, что предстоящий разговор был слишком серьезным, чтобы прерываться на еду, но как только старик уселся в одно из огромных кожаных кресел и разжег трубку, он посмотрел на Веронику, сидевшей в кресле по другую сторону камина, и спросил:
– Я так полагаю, что-то стряслось?
Он приглашал к откровенному разговору и Вероника решила сжечь все мосты и рассказать все как есть.
– Доктор Латимер, – сказала она, – Я буду с вами откровенна; возможно, вы решите, что я сумасшедшая, но я скажу правду, не важно, поверите вы мне или нет.
– Полагаю, поверю, – ответил старик. – Существуют определенные вещи, о которых знают лишь некоторые из нас, хотя весь остальной мир может даже не подозревать об их существовании.
– После того, как вы оставили меня, – начала Вероника, – Всё сперва было спокойно и мне даже начало казаться, что я ошиблась и что эта смерть была... Тем, чем считает ее большинство людей, и что всё кончено; но, с другой стороны, я чувствовала, что это не так и что вскоре я ему понадоблюсь.
– Вы что-то видели или слышали? – поинтересовался старик.
– Нет. У меня просто было что-то вроде предчувствия, и хотя одна часть меня твердила, что все это чушь и я обманываю саму себя, другая, более глубокая, внутренняя часть меня, мое истинное я, чувствовало, что это не так, и я зацепилась за это чувство; но оно было таким смутным и таким слабым, что я не могла ничего понять, пока однажды не надела старый плащ, принадлежавший Мистеру Лукасу, и он не погрузил меня, как мне показалось, в ауру Мистера Лукаса, и тогда я поняла, что он хочет, чтобы я посетила его могилу. Я никогда не
