всех матросов и нижних чинов, но это было бы уже слишком. Он и так со своими «конечно» и «истинным наслаждением» далеко отошёл от стиля военного приказа. Начальство, несомненно, заметит и сделает внушение. Ну и ладно, ну и пусть! Зато люди проникнутся радостной важностью произошедшего.
«Благодарю означенных чинов от себя, от чинов гарнизона и от всего населения города. Также приношу благодарность командиру парохода «Селенга» В. Сорокину, артиллерии штабс-капитану Кривцову за их деятельное участие, какое они приняли в содействии безопасному доставлению столь ценного для нас артиллерийского груза. Прошу начальствующих лиц доставить мне списки всех особо отличившихся чинов для представления их к награде».
Закончив работу над текстом, Константин Николаевич передал его для дальнейшего оформления дежурному офицеру, а сам достал бутылку «Курвуазье», любимую хрустальную рюмку, наполнил её и уселся в кресло с видом на Амур. Он любил собирать в голове все нужные сведения, чтобы, продумав их, сделать нужные выводы. Сейчас предстояла операция в Китае – что же он будет иметь как командующий Благовещенской группой войск?
Генерал не успел ни выпить коньяк, ни собраться с мыслями – постучав, вошел дежурный подпоручик:
– Ваше превосходительство, поручик Арсеньев просит принять его по личному делу.
– Кто такой? Из новеньких?
– Сегодня прибыл пароходом из Сретенска. Вода в Амуре поднялась, и пароходы с верхов пошли.
– Знаю, знаю, – махнул рукой генерал. – Ладно, зови.
Он неохотно поднялся из кресла и прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. От долгого сидения над текстом приказа ноги затекли и теперь оживали, о чём свидетельствовало электрическое покалывание в икрах и ступнях.
Вошёл молодой подтянутый офицер, отрапортовал чётко и тем сразу понравился генералу.
– Что у вас за проблемы, поручик? – добродушно спросил военный губернатор.
– У меня предписание в Первый Владивостокский крепостной пехотный полк, а меня не записывают на пароход до Хабаровска, ваше превосходительство.
– Да, я имею право временно мобилизовать всех офицеров, оказавшихся в Благовещенске по тем или иным причинам. Готовится военная операция. После её проведения все мобилизованные вернутся к своим обязанностям.
– Военная операция по уничтожению китайцев? – поморщился Арсеньев. – Я видел их трупы, плывущие по Амуру. Некоторые попадали под колёса нашего парохода.
– Это трупы мятежников. Мною дано указание вылавливать их и закапывать. Но напротив Благовещенска – их тысячи и тысячи, живых, с ружьями и пушками. Угрозу городу следует ликвидировать.
– Но я слышал, несколько дней назад в Благовещенске были убиты сотни мирных китайцев…
Военный губернатор посуровел, остро глянул в глаза поручика и заговорил:
– Город был наводнён агентами повстанцев и обстреливался из пушек. Мы каждый день ждали штурма, а защищаться было нечем. Создали ополчение, несколько сот человек со старыми, чуть ли не кремнёвыми ружьями… – Генерал рассказывал, расхаживая по кабинету, а в голове вертелась мысль: чего это я перед ним распинаюсь, перед каким-то поручиком? Однако не мог не признать: было что-то в этом офицере, какое-то высокое благородство, отличавшее его от усталых, замотанных строевых вояк. Может, аристократ? Поручиком, в пехоту, на край света? Да помилуй Бог! Скорее, учёный, исследователь. Читал генерал Грибский про офицеров-исследователей, излазивших весь Амурский край, адмирал Невельской хорошую книжку про них написал. Константин Николаевич раздвинул шторки на стене – там висела большая карта Амурской области. Подозвал поручика.
– Смотрите, молодой человек. Вот этот огромный район за Зеей мы называем Маньчжурским клином. Там полсотни лет жили маньчжуры, оставшиеся после возвращения Амура. Жили на нашей земле, хозяйствовали, а законам подчинялись своим, поскольку оставались подданными Цинской империи. И когда началась эта, извините, заваруха с ихэтуанями, несколько тысяч маньчжуров высадились здесь на наш берег, сожгли казачьи посты и вместе с местными жителями пошли к Благовещенску. Наших сил едва-едва хватило, чтобы их остановить, а потом и вышвырнуть обратно в Китай. – И закончил жёстко: – Это война, поручик. Они убивают нас, мы убиваем их.
– Простите, ваше превосходительство, но мы, то есть вы, убивали и мирных людей.
– Они тоже убивали мирных. Причём самым жестоким образом. И тем не менее я издал распоряжение о том, что виновные в убийствах, грабеже и других насильственных действиях против мирных безоружных китайцев будут предаваться суду и подвергаться наказаниям по всей строгости российских законов. Думаю, население успокоилось, и повторения тех ужасов не будет. Садитесь, поручик, мне с вами интересно разговаривать.
Арсеньев сел. Ему тоже стало интересно. По крайней мере, прежде так вот по-простецки разговаривать с генералами не доводилось. Он даже забыл, что пришёл просить (или требовать?), чтобы ему поспособствовали следовать далее к месту назначения.
Генерал достал из шкафчика ещё одну хрустальную рюмку, наполнил и тоже сел. Помолчал, вглядываясь в лицо странноватого гостя. Мысленно он уже перевёл поручика в статус гостя; может быть потому, что был уверен, что никто даже из обер-офицеров не посмел бы перевести «мы убивали» в «вы убивали», то есть косвенно обвинить его, генерал-лейтенанта, в военном преступлении. Это подтверждало его догадку, что Арсеньев, хотя и носил погоны, по сути военным не был.
– Прошу, – Константин Николаевич приглашающе поднял рюмку. Они оба сделали по глоточку, и генерал вдруг усмехнулся: – Вы случайно стихи не пишете?
У поручика удивлённо взметнулись брови:
– Н-нет… Но читать и слушать люблю.
– Тогда послушайте. – И генерал начал декламировать:
Темно и пусто вкруг ограды… Окутан храм в ночную тьму…
Неугасаемой лампады огонь колеблется в углу…
Там Божьей Матери икона стоит, лучом озарена,
Больных и сирых оборона, – священный дар Албазина.
С верховьев до низа Амура икону эту чтит народ;
Про Хабарова и даура идёт рассказ из рода в род.
Умрёт о них воспоминанье, сотрёт могилы долгий век,
Но в помощь Божию преданье не позабудет человек!
В часы душевного разлада и в ясный день, и в поздний час
Напомнит каждому лампада, что есть заступница у нас!..[32]
Закончив, глотнул коньяку и спросил:
– Ну как?
– Замечательно! – искренне воскликнул Арсеньев и тоже пригубил ароматного напитка. Осторожно поинтересовался: – Неужели ваши?
– Что вы! Что вы! – отмахнулся Грибский. – Это наш казачий поэт Леонид Петрович Волков. Сотник конного полка. Две книжки уже выпустил. Супруга моя его стихи заметила, ну и я следом за ней. А вы, значит, не пишете? Кстати, как вас звать-величать?
– Владимир Клавдиевич. Нет, не пишу. Не одарён.
– Я не из прихоти спрашиваю. Хочу определить вас в сотню Вандаловского, Волков его заместитель. Глядишь, сойдётесь. Вы будете офицером связи между казаками и пехотой. На время похода. Не возражаете?
– Как можно?! – Арсеньев вскочил, одёрнул мундир. – Служу
