тому же лидер не сможет посвятить себя кочевничеству, что влекло самого его больше всего. Да, наверное, и не только его, если среди имохагов так не появился настоящий вождь. Даже мудрый Турки не в счет, он уже старый, Турки.
И был еще один момент: чтобы всколыхнуть массы, нужно, чтобы сами массы захотели изменений. Сколь бы харизматичным ни был лидер, за ним не пойдут, не понимая цели. Но в Сахаре не было никаких масс – были небольшие разрозненные группы, жившие интересами своей семьи. Некая кровавая «священная война», может, и подтолкнула бы их на борьбу плечом к плечу, однако туареги не способны начать одну из тех жестоких и несправедливых фундаменталистских войн, которые приводят к напрасным смертям, разрушениям и страданиям.
Мысли роились в его голове, и он отгонял их, не зная, на что решиться.
Было как раз утро, когда Гасель услышал медленно нарастающий гул. Вскоре он различил вдалеке силуэт вертолета, но этот вертолет не был похож на вместительную машину Нене Дюпре. Гасель поспешил зарядить винтовку и расположиться на господствующей высотке, откуда была видна бо́льшая часть скалистого массива.
Вертолет завис в воздухе примерно в трехстах метрах от того места, где затаился туарег. Повисев несколько минут, он наконец медленно приземлился.
Гасель наблюдал.
Дверца открылась, на песок спрыгнули двое мужчин. Пилот оставался на своем месте, винты продолжали вращаться, и было понятно, что прибывшие готовы возвратиться в кабину при малейшем признаке опасности.
Вскоре один из мужчин, в вызывающе цветастой рубахе с преобладанием красного, вытащил из заднего кармана брюк большой белый платок и несколько раз помахал им, явно давая понять, что он намерен вести переговоры.
Держа винтовку в руках, Гасель вышел из своего укрытия.
Мужчина в ужасной рубахе зашагал ему навстречу и на ломаном французском спросил:
– Гасель? Ты – Гасель Сайях, туарег?
– Он самый…
– Мы тебе кое-кого доставили.
Он развернулся и махнул рукой своему спутнику, стоявшему рядом с вертолетом. Тот залез в кабину и вытолкнул оттуда связанного человека.
Гасель тут же узнал его.
– Так это… – не сдержал он удивления.
– Это тебе подарок от синьора Феррары.
– Но уже два дня, как я отпустил на свободу заложников.
– Мы знаем, но синьор Феррара всегда выполняет свои обещания.
Они вместе подошли к перепуганному пленнику. Марк Милошевич смотрел на них с ужасом. Гасель брезгливо наморщил нос.
– Воняет дохлыми псами! – сказал он.
– Вот-вот. Мы уже два часа терпим это! – ответил мужчина в цветастой рубахе. – Как только до него дошло, что мы везем его сюда, он обгадился под себя. Внутри вертолета жуткая вонь.
– Ну и чего вы хотите?
– Пожалуйста, можешь отрубить ему руку.
Не отрывая взгляда от жалкого человечка с покрасневшими глазами, готового забиться в истерике, совсем не похожего на агрессивного Марка Милошевича, грозившего ему пистолетом, туарег задумался.
Пилот, наконец заглушивший двигатель, и два его спутника с интересом выжидали.
Полностью осознавая важность момента, Гасель Сайях, не торопясь, извлек из ножен длинную и острую кумию, с которой никогда не расставался. Когда он стиснул правую руку плененного, у того из груди вырвался стон.
– Нет! – взвыл Милошевич. – Пожалуйста, нет! Прости меня! Прости, умоляю тебя! Я был усталым и не понимал, что делал!
Гасель замер, выжидая, пока пленник зажмурится, чтобы не видеть того, что произойдет, и в тот же самый момент сделал глубокий надрез на его ладони.
– Так уже достаточно больно, – сказал он. – И достаточно для того, чтобы ты, глядя на этот шрам, каждый раз вспоминал всю полноту зла, причиненного нам, и задумался над последствиями своих действий. – Гасель вытер кумию о штаны пленника и добавил, укладывая ее в ножны: – Что касается меня – все закончилось… – Он обратился к человеку, который, видимо, был за главного: – Передай от меня привет Пино Ферраре и скажи, что я глубоко сожалею по поводу смерти Маурицио. – Затем он развернулся и удалился в скалы.
Итальянцы замерли, не зная, что делать. Пилот первым нарушил молчание:
– Будет лучше, если мы уберемся отсюда. Лететь долго.
Владелец белого платка передал его Марку Милошевичу, чтобы тот перевязал кровоточащую рану, и помог встать на ноги.
– Ты еще удачно выкрутился! – сказал он. – Я бы тебе отрубил руку, а заодно вырезал яйца, но этот араб ограничился шрамом. Ты потом можешь выставлять его напоказ. Соврешь, что получил его в Боснии, где убивал и насиловал. Все, хватит, валим отсюда!
Он подтолкнул Милошевича, заставляя его подняться в кабину, и через несколько секунд вертолет взял курс на северо-восток.
По прошествии двадцати минут итальянец внимательно осмотрел мрачную, усыпанную камнями пустыню внизу, убедился, что скалистый массив остался позади и, наклонившись, похлопал по плечу пилота.
– Здесь будет в самый раз! – сказал он.
Тот кивнул и начал снижаться. Приземлившись, он не остановил двигатель.
Мужчина в пестрой рубахе вытащил острый нож и перерезал шнуры, связывавшие пленника. Потом показал на тяжелую канистру, лежащую под сиденьем.
– Если будешь распоряжаться с умом, этой воды тебе хватит на пару дней.
Марк Милошевич смотрел на него выпученными от ужаса глазами.
– Вы что, хотите оставить меня посреди пустыни? – дрожащим голосом спросил он.
– Мы всего лишь выполняем приказ.
– Но почему? – чуть не рыдая, воскликнул Милошевич. – Почему? Ведь туарег простил меня!
– Туарег может делать, что ему хочется, – спокойно ответил итальянец. – Но синьор Феррара не прощает тебя, потому что ты причастен к смерти лучшего друга его сына…
– Но я его не убивал! Это сделали наемники!
– Мы это знаем и в свое время займемся тем, кто стрелял. Однако ясно, что все началось из-за твоего тупоумия. Так что – вниз!
– Вы не можете это сделать! Это убийство!
Не обращая внимания на вопли, итальянец открыл дверцу и вытолкнул Милошевича наружу, затем с сарказмом спросил:
– Не ты ли искал приключений и эмоций, захотев принять участие в гонках по пустыне? Так вот, теперь у тебя есть возможность пережить самое настоящее приключение и испытать настоящие эмоции!
Он громко хлопнул дверцей и жестом велел пилоту подниматься. Вертолет тут же набрал высоту и вскоре исчез.
Марк Милошевич долго не мог прийти в себя.
Он лежал на песке, вцепившись в канистру, ослепленный взвесью, поднятой в воздух лопастями вертолета. Только когда в уши ему ударила тишина, он понял, что остался один и никто за ним не вернется.
Сел, прислонившись спиной к одному из камней, которые, казалось, были рассеяны по пустыне по прихоти какого-то пьяного циклопа. Потом попытался встать, но остался на месте.
Куда ему идти? Его приговорили к смерти, и он это