в нем отчетливо ощущался аромат первых, пробивающихся через снег на поверхность цветов, распускающихся почек и крохотных зеленых листков, поспешивших развернуться на ярком, уже начавшем ощутимо пригревать землю солнышке.
Вагон, в котором ехал Котовский, был набит людьми под самую завязку – Григорий Иванович подбирал по пути всех отставших красноармейцев, всем давал место, всех пригревал: люди, умеющие воевать, опытные, пригодятся ему в бригаде.
И когда через семнадцать дней поезд, ведомый все тем же машинистом Егоровым, прибыл в Харьков, Котовский выгрузился из состава целым воинским подразделением – подобранные по пути красноармейцы вышли не только из старого, уже обжитого и ставшего родным пульмана, покрытого пылью и копотью, но и из других вагонов.
Особых дел у Котовского в Харькове не было, только доложиться в штабе армии, получить последние «входящие» и «выходящие», – нигде такой придирчивой бюрократии, как в армии, в том числе и Красной, не было, поэтому без щелканья каблуками обойтись никак было нельзя; и второе, что должен был узнать Григорий Иванович: куда отправят воевать Ольгу Петровну Шакину?
Было бы очень хорошо, если б в сорок пятую дивизию, Котовский готов был Богу молиться, чтобы это произошло, да только вот беда – молитвы все повылетали у него из головы, словно бы тиф и воспаление легких уничтожили их.
А ведь в детстве он знал много молитв. Самых разных. Впрочем, то, что забыл – не беда. Он вспомнит их все до одной, лишь бы Оля попала в сорок пятую дивизию, а из дивизии – в его бригаду.
Котовский не покидал штаба армии до тех пор, пока не узнал, что врача Ольгу Шакину направили в сорок пятую дивизию. А уж в дивизии он постарается сделать все, чтобы Ольга оказалась в его бригаде.
Так оно и произошло. Но вот какая штука получилась вместе с тем: одновременно он получил и штабе армии приказ сформировать новую бригаду, бессарабскую. Это ломало планы Котовского. Ведь он рвался в старую свою бригаду, ставшую для него семьей, где он не то чтобы каждого бойца знал в лицо – знал каждую лошадь.
Но нет, не получилось. Начальству армейскому было хорошо ведомо, что Котовский из любого разнузданного сброда сделает толковую, почти образцовую часть. О другой стороны, у него не очень-то гладко складывались отношения с собственным начдивом Ионой Якиром, временами у Котовского вообще создавалось впечатление, что Иона просто-напросто завидует ему и его славе.
Сам же Котовский никогда никому не завидовал и уж тем более – начальству.
Одно хорошо было – в новую бригаду передавали полк земляка Иллариона Нягу, храброго человека, толкового командира, которого Котовский знал давно, они съели вместе столько соли, что количество ее вряд ли поддастся подсчету. Выходили из разных передряг, в том числе и из окружений, побеждали в боях, когда победить не было ни одного шанса…
У Иллариона Степановича было второе имя, молдавское – Михай, но Котовский почти всегда называл его Илларионом и в бригаде его знали, как Иллариона.
Еще несколько человек Котовский решил забрать в новую бригаду по своему усмотрению, в том числе и тех бойцов, которых подобрал по пути из Брянска в Харьков.
В создаваемую бригаду вошли даже два махновских полка: Таврический и Крымский – махновцы решили вместе с Красной армией изгонять с родной земли супостатов.
Дело это благое. Надо будет только посмотреть, как они поведут себя в бою: ведь настроение у махновцев все равно, что ветер, который то сюда устремляется, то туда, то из леса выскочит, то из-за горы вывернет, то еще откуда-нибудь, он даже из-под земли может вылезти… Махновское войско ненадежное – было у Котовского такое ощущение.
Формирование новой бригады проходило в Екатеринославе – городе не только купеческом, но и промышленном, украшенном высокими трубами, будто пушками, задравшими вверх свои черные стволы, половина тех заводов работала, половина стояла, но и от действующей половины дыма и гари было более, чем достаточно… Кашляли не только люди – кашляли даже лошади.
Чуть больше недели понадобилось Котовскому, чтобы устроить первый смотр бригады.
На полк Нягу было любо-дорого посмотреть, – и это, пожалуй, было единственное, что радовало глаз комбрига. На все остальное смотреть не хотелось, даже на полки Нестора Махно: в малиновых зипунах, ливреях швейцаров, поддевках рабочих металлургического завода, расположенного в Гуляй-Поле, в теплых матросских робах, с которыми довольно элегантно сочетались малиновые галифе, перепоясанные пулеметными лентами (но без пулеметов), с кривыми татарскими саблями и тяжелыми палашами германского происхождения, они производили странное впечатление.
Этакая пьяная вольница, а не регулярное войско.
В бессарабских полках имелись даже бойцы, наряженные в бабьи кофты и старушечьи вязанки, украшенные яркими аппликациями, вырезанными из сукна, – в основном это были диковинные цветы, не существующие в природе; у некоторых вместо шапок на голове гнездились ночные колпаки с кисточками, а один боец вообще щеголял клоунской клетчатой шляпкой с загнутыми краями и выстриженной на макушке дырой.
Были и такие «воины», которые на ходу поддергивали громоздкие мохнатые халаты, стирающие им во время движения пыль с сапог – скорее всего, халаты были изъяты из какого-то купеческого имения, где имелась хорошая баня для гостей, либо из больницы, в которой лечат богатых клиентов. В общем, имелось «все и вся», как у покойного Мишки Япончика.
В конном полку, замыкавшем строй, Котовский увидел двух кавалеристов, у которых вместо сабель на поясе висели большие кухонные ножи, – комбриг почувствовал, как у него задергался правый глав, будто от нервного перенапряжения, – зато другое было хорошо у этих всадников: за плечами у них висели толковые немецкие карабины оружейной фирмы «Маузер».
Вот из этой сырой массы Григорию Ивановичу и предстояло слепить боевую бригаду. Котовский был уверен, твердо уверен – слепит обязательно, иначе его фамилия не Котовский будет, а Курицын, Шляпкин, Попкин или Попондопуло. Ни Шляпкиным, ни Попкиным Котовскому быть не хотелось. Да он никем другим, кроме как Котовский, и не будет.
И хотя настроение было каким-то пришибленным, словно бы он снова заболел воспалением легких, комбриг произнес перед собравшимися бодрую речь.
В конце речи он сказал:
– Это наш первый смотр, пристрелочный. Глядя на кое-кого из бойцов, отличившихся оригинальной экипировкой, хочется и смеяться, и плакать одновременно. На втором смотре, думаю, такого не будет, командиры полков просто не допустят. Но главное – другое. Главное – мы едины, мы все хотим, чтобы наше родное государство стало счастливым. Разве это не так?
Бойцы зааплодировали комбригу, речь его бесхитростная, но честная, с нотками горячности им понравилась… Котовский подумал, что ко второму смотру неплохо бы обзавестись каким-нибудь оркестром, хотя бы очень небольшим. Оркестр быстро бы поднял настроение у бойцов, никакие аплодисменты не понадобились бы.
С медициной дело в новой бригаде обстояло
