чтобы ответить, кто эти люди, провоцирующие ухудшение отношений между Советским Союзом и странами Америки. Военные преступники, избежавшие возмездия. Националисты разных мастей. Наверное, спросите, Павел Александрович, какое отношение эти события имеют к моему пребыванию здесь? — произнес Чиник.— Я мог бы рассказать. И сделал бы это не просто как сын человека, которого вы хорошо знали...
— Слушаю, слушаю...
— Главных военных преступников повесили в Нюрнберге. А сколько обыкновенных еще ходит по земле! Скрываются в самых дальних ее уголках — и немецкие, и итальянские, и наши, русские, граждане. Создали свои организации «Мано бланка» в Гватемале, «Кондор» в Чили, «Такуара» в Аргентине, установили контакты друг с другом и тщательно разработанную систему оповещения. Теперь к ним прибавилась щедро финансируемая организация русских военных преступников. Сомкнулись с теми, кто еще недавно щеголял в гитлеровских мундирах с желто-голубыми повязками и трезубцами,— с украинскими националистами...
— Мне казалось, что украинские группы — я был знаком с некоторыми офицерами, служившими в дивизии «Галичина»,— не склонны объединяться с русскими, считая, что национальные идеи несовместимы.
— Нашлась сила, которая взяла верх,— ненависть к Советскому Союзу... Я приехал к вам, Павел Александрович, рассчитывая на ваше содействие. Если вы разделяете ту точку зрения, что преступники должны получить свое... Один из изменников, на счету которого сотни загубленных жизней, Брониславс Матковскис, искал контактов с вами.
— Для меня это неожиданность... Я не подготовлен к этому разговору... Ты требуешь от меня слишком многого... если учесть... если учесть одно обстоятельство. Ты осведомлен обо мне, насколько я теперь могу судить, основательно... в то время как я о тебе знаю так мало. Ты догадываешься, что я имею в виду? Поставь себя на мое место... «Русский центр» — организация могучая, она не простит моего шага.— Болдин умолк, подняв глаза на собеседника.
— Вы честно служили старой России, Павел Александрович, так послужите России новой.
— И еще, раз уже ты заговорил о служении России... я служил той России, которую чтил, признавал и знал.
— Вы никогда не пробовали себе представить, что стало бы в эту войну с Россией, «которую вы знали»? Если бы не изменился весь ее уклад, не выросли заводы, фабрики, если бы она не научилась делать самолеты, танки, «катюши», наконец? Что стало бы с прежней Россией, если бы на нее обрушил мощь почти всей Европы Гитлер? Существовало бы сегодня такое понятие— Россия?
— Она бы тоже не стояла на месте.
— Она не стояла на месте и в одиннадцатом, и в тринадцатом годах, вы правы. Она увеличивала выпуск стали, чугуна, прокладывала железные дороги. Только вы никогда не задумывались над тем, каковы были пределы ее возможностей?
— Я не раз думал об этом. И находил ответ не столь быстро. Ты приехал ко мне из другого мира, у тебя свое воспитание, своя точка зрения. А если быть откровенным до конца, революция у тебя ничего не отняла... а только принесла. У меня же она отняла все или почти все.
— И Родину тоже? Если бы мы думали так, наша встреча не состоялась бы никогда. Вы, очевидно, догадываетесь, что я беседую с вами не от своего имени.
— Но я знаю слишком мало. И вряд ли смогу быть полезен.
— Можете, Павел Александрович, можете,— убежденно произнес Сидней.— И я, сын человека, которого вы когда-то спасли, которого знали и помнили, прошу вас... Повторяю, об этой нашей беседе не узнает никто, кто мог бы причинить вам вред. Мне надо выяснить, где обосновался «Русский центр». Где искать? Откуда начинать?
После долгого молчания Болдин произнес:
— Я должен все обдумать. Единственное, что я знаю,— в столице Боливии Ла-Пасе живет хирург, к которому обращались некоторые из сограждан по поводу пластических операций.
— И вы могли бы назвать его фамилию?
— Могу. Зовут его Висенте Арриба, улица Карретас, пятьдесят шесть. Запишешь?
— Нет, запомню.
Проведя неделю с матерью, Сидней дал телеграмму Элен, в которой сообщал о желании немного попутешествовать, чтобы отойти от пережитого и развеяться.
Вторая депеша такого же рода ушла к мистеру Аллану. Девять лет службы давали Чинику право принадлежать самому себе.
ГЛАВА II
Чиник, без особого труда приобретя боливийский паспорт и назвавшись естествоиспытателем-натуралистом, путешествовал по берегам реки Десагуадеро с альбомом для рисования и фотоаппаратом. Удостоверение корреспондента-обозревателя «Географического журнала» на имя Альберта Берга открывало ему доступ в загородные резиденции и клубы. Он был не скуп, а это качество, ценимое везде, а в Латинской Америке — вдвойне, вскоре сделало его своим человеком в журналистских кругах.
Чиник рассказывал, что одна из целей его приезда — изучение редкой рыбы титикака, обитающей в высокогорном озере.
Слушатели понимающе кивали — кто из боливийцев не знает кушанья червиче и бесхитростного рецепта его приготовления: сырую рыбу нарезают полосками, вымачивают в лимонном соке и приправляют репчатым луком и помидорами. Чинику говорили, что титикака привыкла к разреженной атмосфере, как привыкает к горам человек, а те редкие экземпляры, которые отваживаются спуститься по Десагуадеро, довольно быстро гибнут. Надо иметь много везения, чтобы поймать живую титикаку.
— Буду надеяться, что мне повезет,— сказал Чиник.— Нет ли желающих составить компанию?
Взяв напрокат машину и набив ее багажник припасами, он захватил двоих попутчиков и отправился в горы. Однако, доехав до маленького городка Пиньо с его знаменитым базаром, спутники сошли, заявив, что нигде в мире не готовят таких вкусных эмпанадас (пирожков) и квезильо (обжаренного козьего сыра).
Вернувшись через два дня в Пиньо с заспиртованным экземпляром титикаки, купленным у аптекаря соседнего городка, Чиник нашел своих знакомых в приподнятом настроении, они искренне жалели, что гостя не было с ними все эти приятные дни (от обоих за версту разило вином). На обратном пути Чиник доверительно сообщил попутчикам, что приехал в Ла-Пас еще и потому, что услышал об искусных пластических операциях, которые делают здесь, и что хотел бы привезти сюда жену. Ему не дали договорить, уверяя, что только в Ла-Пасе способны превратить госпожу Берг в первую красавицу... называли адреса хирургов и предлагали доверительные письма.
С одним из таких писем Сидней и нанес заранее запланированный визит на улицу Карретас. Показал хирургу Висенте Аррибе фото некоей дамы с умными глазами, тонкими чертами лица и искривленным до невозможности носом, назвал даму женой, сказал, как переживает она и как переживает он сам и что мечтал бы... одним словом, не постоял бы за ценой.
Словоохотливый сеньор Арриба заверил Чиника, что он
