(которого было бы недостаточно), Евгений Матвеевич, как оказалось, в молодости был ветеринарным фельдшером. Именно ему принадлежали тонкости вроде латинских наименований паразитов и книги Заварзина в постскриптуме. Если бы не секретность, остановившая мою радиограмму, я бы погиб. Сценарий всех событий был продуман до тонкостей, начиная от добровольного приношения в мою палатку пустых банок и кончая шумом, который должен был поднять лётчик, которому я бы попытался передать ценный груз.
Да, в Арктике надо было держать ухо востро! – закончил я свой рассказ под дружный хохот.
– Ну, признайся, док, – сказал Гурий. – Ведь ты всё же начал собирать пробы.
– К счастью, не начал. Но молва разнесла эту «покупку» по Арктике.
Веселье было общим, но особенно доволен был Саша Дмитриев, не забывший историю с резиновыми женщинами.
– А кто-нибудь слышал историю со сгущённым молоком? – спросил Сомов. – Эта история приключилась накануне высадки папанинцев на льдину на острове Рудольфа. Время ожидания тянется всегда медленно, и все коротали время кто как мог. Среди лётных экипажей было несколько новичков, и они с нескрываемым интересом слушали полярные байки. Командиром одной из машин был знаменитый Головин, а бортмехаником – не менее известный Флегонт Бассейн. Однажды Бассейн, заботливо следивший за состоянием своих новеньких лётных ботинок, густо смазал их жиром, от которого в швах и рантах остались белые следы. Идея розыгрыша возникла мгновенно.
Головин скептически взглянул на ботинки, ткнув пальцем, сказал с укоризной:
– Нехорошо, Флегоша, мазать ботинки сгущённым молоком.
– А ты разве не знал, Паша, – мгновенно оценив обстановку, отреагировал Бассейн, – лучше сгущённого молока для смягчения кожи ничего нет. И от промокания хорошо охраняет. Вот сам посмотри, – и он протянул ботинки Головину, – какие они теперь мягкие.
– А ведь и верно – мягкие, – сказал, пощупав, Паша.
Капкан захлопнулся. Один из молодых лётчиков, не говоря ни слова, взял со стола банку со сгущённым молоком и, ловким движением вскрыв её финкой, принялся смазывать свои меховые сапоги густой белой массой.
– Мажь, Ваня, мажь гуще, – подзадоривал Головин, едва сдерживая смех.
Он уже хотел заняться и вторым сапогом, но громкий хохот окружающих подсказал ему, что его просто разыграли.
– Эту историю, – сказал, усмехнувшись, Сомов, – мне рассказал Михаил Васильевич Водопьянов, сам большой мастер подобных розыгрышей. Я сам за остроумную «покупку», но категорически против шуток, унижающих человеческое достоинство. Как сказал Сервантес, «плохи те шутки, что приносят боль».
– Это кто такой Сервантес? – шёпотом спросил Саня.
– Автор «Дон Кихота», – тоже шёпотом ответил я.
– Иногда розыгрыши бывают смешные, хотя и довольно грубоватые. В полярной авиации был один начальник, которого многие пилоты за хамство невзлюбили. И вот 8 марта у него в кабинете раздался телефонный звонок. Петров, назовём его так, поднял трубку. Незнакомый голос спросил: «Это Иван Петрович?»
– Кто говорит? – возмутился Петров.
– Все говорят, – сказал незнакомец и повесил трубку. Вскоре об этом прознало всё Управление полярной авиации, но автор остался неизвестным. Эту историю мне рассказал штурман Бахтинов, пока мы летели на Северную Землю. Но рассказывал её он с таким удовольствием, что я понял, какая сволочь был этот начальник.
Наш шумный «банкет» завершился чаем с кексом, приготовление которого я уже успешно освоил, и все в отличном настроении разошлись по домам. Помыв посуду – процедура, которую я всегда делал с большим удовольствием, наслаждаясь ощущением тепла, разливающегося по всему телу, я притащил со склада продукты на завтрак для вахтенного, надел свою «француженку» и направился в свою палатку. Но, остановившись у входа, передумал и протопал дальше, к аэродрому. Морозный воздух был крепок и вкусен. Перевалив через гряду торосов, я остановился. В душе появилось ощущение, что я нахожусь в каком-то другом, нереальном мире. Сквозь тучи, помигивая, сверкают яркие звёзды. Тишина. Не слышно ни тарахтенья движка, ни трелей гидрологической лебёдки, ни человеческих голосов, ни скрипа снега под ногами вахтенного, обходившего с дозором лагерь. Царство белого безмолвия. Тишина удивительная, неправдоподобная. Я вслушиваюсь в неё, охваченный каким-то щемящим чувством одиночества.
Дневник
3 февраля
Макару Макаровичу Никитину сегодня исполнилось 40 лет. Не всякому человеку повезёт отпраздновать круглую дату полярной ночью на льдине.
Покончив с хлопотами, я присел у краешка стола, разглядывая моих товарищей. Каждый раз удивляюсь, какие же разные собрались на льдине люди. Такие разные не только по возрасту, привычкам и склонностям, жизненному опыту! Одни высокообразованные, разбирающиеся в науке, литературе и философии, другие путают Эйнштейна с Эйзенштейном.
Вот они сидят тесным кругом, весёлые, возбуждённые. Подвижный как ртуть, неистощимый выдумщик и остроумец Коля Миляев, всегда доброжелательный Зяма Гудкович, ироничный бородач, умница Гурий Яковлев, самый уравновешенный и неизменно доброжелательный Ваня Петров, доверчивый и суматошный миляга Санька Дмитриев, немногословный опытный полярный волк Жора Щетинин, беззлобно-ворчливый Костя Курко, мудрый именинник Макар Никитин, трудяга и талантливый изобретатель, упрямец Миша Комаров. И во главе этой разношёрстной компании – Михаил Михайлович Сомов. Просто удивительно, как Сомову удаётся поддерживать нормальный психологический климат на станции. По законам психологии, когда люди попадают в условия «групповой изоляции», люди с разными характерами, привычками, манерой поведения, взглядами на жизнь не могут уединиться, возникающее чувство антипатии переходит постепенно в прямую вражду. В человеке постепенно накапливается раздражение, подобно заряду в шарах электростатической машины, и, когда он превысит допустимый предел, между ними проскакивает разряд – молния.
Но, к счастью, сия чаша нас миновала. Конечно, бывает, что вдруг за столом вспыхнет из-за пустяка шумный спор. Не обходится без резких слов и «непарламентских» выражений. Но главное – при всех наших различиях нас объединяет высочайшее чувство ответственности и долга. Все эти месяцы на станции царит удивительный дух доброжелательности, готовности прийти на помощь друг другу.
Сплочению нашего маленького коллектива помогают наши скромные торжества: дни рождения, официальные праздники и торжественные даты. Они помогают расслабиться, снять нервное напряжение, усталость, помогают дружескому общению. Кстати, и пара чарок вина, которые мы себе позволяем, играют роль смазки в механизме человеческих отношений.
Однако, как ни странно, во многих широко известных арктических экспедициях царит «сухой закон». Иногда он порождён указанием свыше, иногда – прихотью начальника, его осторожностью – как бы чего не вышло, а порой трагическими результатами неумеренных возлияний. Кстати, именно эти возлияния привели к тяжёлому обморожению рук одного талантливого кинооператора. Даже великий Фритьоф Нансен считал, что «употребление вина на Крайнем Севере вредно, и оно, взятое в такую трудную, опасную экспедицию, может сослужить очень печальную службу». Но я утвердился в мысли, что эти запреты порождены недоверием к людям. К счастью, Сомов не принадлежит к начальникам такого рода. Сам Михаил Михайлович довольно
