Порой совокупный пиратский флот доходил до 1300 кораблей и превосходил по численности боевые флота всех средиземноморских держав вместе взятых. Им подчинялись целые города, где пираты содержали сухопутные военные отряды. Береговые службы наблюдения, надежная связь, удобные гавани и якорные стоянки – все это было к услугам пиратского государства. На тех, кто им сопротивлялся, пираты обрушивали самый настоящий террор.
Весьма показательным является то обстоятельство, что эта «сетевая держава» разбойничающих моряков по преимуществу располагалась в бывших портах и факториях Карфагена и других ханаанских городов.
Как своего рода преемники Карфагенской державы киликийские пираты ненавидели римлян и постоянно заключали союзы с противниками Империи: понтийским царем Митридатом в Азии, узурпатором Серторием в Испании, восставшим гладиатором Спартаком в Италии. Когда эти враги Рима терпели поражение, киликийские пираты, тем не менее, дерзали угрожать самой столице Империи. Жесточайшим образом пираты относились к захваченным римлянам, если только это не сулило огромного выкупа. Порой ради выкупа они похищали высокопоставленных деятелей Римского государства или же представителей знати и далеко не всегда возвращали их живыми и здоровыми, даже получив деньги.
Митридатовы войны подхлестнули пиратство. Царь Понта Митридат Евпатор (132–63 гг. до Р.Х.) решил бросить вызов Риму, как некогда Ганнибал. Пираты превратились в его союзников, и киликийское «государство» получило со стороны царя официальную санкцию и признание. Американский географ Э. Семпл пишет: «Благодаря их помощи он установил свое господство на море, почти парализовал римское наступление на несколько лет в первой войне и оттянул решающее сражение во второй. Наличие больших корпораций пиратов для найма вводило, таким образом, непредсказуемый фактор в многие войны на Средиземном море»[171].
Историк пиратства А. Снисаренко пишет о наступлении киликийцев на сам Рим как о пике успехов пиратской «державы», с которой республика долгое время ничего не могла поделать: «Успехи настолько вскружили пиратам головы, что с начала 60-х годов до н. э. они стали угрожать столице Римской республики. Мало того, что редкий купец отваживался в то время выйти в море; мало того, что важнейшие торговые коммуникации были парализованы до такой степени, что Рим постоянно теперь испытывал серьезные недостатки в самом насущном – хлебе; мало того, что ни один приморский город не мог чувствовать себя в безопасности. Пиратские эскадры совершили налет на Мисен, Кайету и наконец подобрались к желудку Рима – к его гавани Остии и частью пленили, частью уничтожили оказавшийся там консульский флот»[172].
Главное занятие киликийских пиратов – работорговля в международном масштабе. Пираты открыто признавали, что торгуют свободными людьми. Они продолжили древнее ханаанское ремесло – набеги на мирные города с целью захвата на продажу их мирных жителей.
Борьба с киликийским пиратством требовала от Рима напряжения всех сил. Для победы над ними нужны были целые армии, знаменитые полководцы, огромный боевой флот. Обеспечить все это Римская республика эпохи массовой коррупции и порчи нравов была в состоянии далеко не всегда.
В 60-х годах до Р.Х. за очистку моря от пиратов взялся соперник самого Цезаря прославленный полководец Помпей Великий. Ему удалось с боями вытеснить пиратов из Западной части Средиземноморья. Затем Помпей принялся за Малую Азию, в частности Киликию – главное гнездо пиратства. Более полутора месяцев шла война, в ходе которой римляне уничтожали вражеские флотилии, выкорчевывали пиратские базы, брали разбойничьи крепости и сжигали верфи. Это были полномасштабные военные действия, требовавшие твердой воли и мобилизации больших ресурсов.
Однако впоследствии пиратство возродилось, хотя и не в прежнем масштабе. Его искоренение тяжким грузом легло уже на плечи императоров. Наследником киликийского пиратства несколько веков спустя стало пиратство арабское, сохранившее чрезвычайную враждебность по отношению к Империи.
Для пунийцев в Римской Империи существовал и третий путь. Не все из них стали благопристойными римскими гражданами или разбойниками-пиратами. Часть потомков богомерзкого Ханаана мимикрировала под евреев, потомков богоизбранного народа Израиля.
Эта метаморфоза происходила следующим образом. Накануне Рождества Господа Иисуса Христа еврейский народ, приведенный реформами Ездры и Неемии к фарисейскому законничеству, стал выходить из самоизоляции. Его прозелитизм в отношении палестинских соседей начался после того, как селевкидский царь Антиох IV начал гонения против самих иудеев, принуждая их к эллинизации. Такая политика закономерно вызвала восстание. В результате евреи захватили Иерусалим и ненадолго восстановили самостоятельную государственность.
Первосвященники и цари иудеев этого периода принадлежали к священническому роду Хасмонеев. С точки зрения историка Михаэля Туваля, Хасмонеи принадлежали к той группе иудеев, которые «были готовы пролить немало пота и крови (своей и чужой) ради того, чтобы другие народы и племена приняли иудаизм. Так… первосвященник Йоханан Гиркан… захватил Самарию и разрушил самаритянский храм. По всей видимости, он надеялся, что, лишившись собственного святилища на святой для них горе Гризим, самаритяне быстро присоединятся к иудеям, культовым центром которых являлся Иерусалимский храм. Однако он просчитался: самаритяне не приняли „иудаизм с Сиона” и навеки остались верны развалинам Гризима. Тогда Гиркан повернул на юг и, захватив южную часть Иудеи, населенной идумеями, предложил им либо принять иудаизм, либо оставить свои земли. Идумеи согласились принять иудейские обычаи, включая обрезание, и, как пишет об этом Иосиф Флавий, „с тех пор и далее стали они иудеями”… Сын Гиркана, Йеуда Аристобул… завоевал Галилею и обратил в иудаизм часть проживавшего там арабского племени итуреев… Брат Аристобула, Александр Яннай… пытался также иудаизировать жителей завоеванных эллинистических городов, предлагая им либо иудейскую веру, либо изгнание… Греки, в отличие от идумеев и итуреев, предпочли изгнание. Хасмонеи, таким образом, были рьяными миссионерами, распространявшими свою религию с помощью огня и меча»[173].
В тот же самый период, когда Хасмонеи обращали в иудаизм семитское по языку население Палестины и даже пытались иудаизировать греков, евреи рассеяния, сохранявшие тесную связь со своим религиозным центром в Иерусалиме, занимались прозелитизмом вне Палестины. Они закономерно избрали главным объектом своей миссионерской активности единственный семитоязычный народ западной части Римского государства – пунийцев. И их усилия увенчались грандиозным успехом: те из карфагенских ханаанейцев, кто не желал романизироваться и не ушел в пираты, начали массово переходить в иудаизм.
