я и заехала за линию. Зад бы ему смять — и пусть бы отвечал…
В проходной его ждал Петр.
— Юр, зачем ты так?
— Что?
— Человек пострадал, а ты…
— Может, хватит тебя одного… для сочувствия?
Лицо у Петра потемнело.
— Эх ты, — кинул он вслед дружку, — святой Георгий. Чтоб тебе никогда из рая не вылазить! И жены не иметь…
Когда Юрий вошел к парторгу, там возле стола уже стояли Семен и Шурочка.
— Есть, договорились, — видимо заключая беседу, сказал Семен и похлопал Шурочку по плечу. — Больше не повторится. А ты что же, шеф, зеваешь? А?
Дверь захлопнулась. Стриж ладонью стерла с лица улыбку.
— Больше от меня ничего не требуется? — спросил Юрий.
— Нервничаешь?
— А что мне — веселиться? У нас дело не движется, увязаем! — И махнул рукой, вышел.
В коридоре он видел, как Семен с Шурочкой, пересмеиваясь, вошли в лабораторию.
Лишь на мгновение он задержался на сборке и прошел к печи. Шурочка уже закладывала первую партию кассет. Ей помогала подсобница Вилька, похожая на пастушонка, с облупленным носиком и соломенной копешкой на голове.
— Потеряно время, — сказал Юрий.
— Наверстаем, — ответила за Шурочку Вилька. Отвернулась и добавила: — На загрузку — час.
Он удивленно прикинул: обычно подготовка к загрузке печи отнимала больше. Оказывается, можно за час? Ничего себе — старались.
— А качество?
— Пока все то же, — сказала Вилька, — процентов тридцать пять.
Чуткие пальцы Шурочки, пожалуй, излишне торопливо перебирали кассету с полупроводниками. Тонкие пальчики с облупленным маникюром и не очень чистыми ногтями: шофер! Она тотчас спрятала их в карманы халата, замерла, выжидающе сжав губы.
На мгновение в нем шевельнулось что-то похожее на жалость.
— Надо бы растянуть день, — голос его прозвучал мягко, как просьба, — задерживаться на часок после работы.
— У меня ребенок.
«Кочевать по деревням — ребенок не помеха», — подумал он, а вслух спросил:
— Он в круглосуточном?
— В нем! Ясно? И оставьте меня. Пристал, как…
Кто-то из сборщиков обернулся. Подсобница скрылась за стендом. Юрий почувствовал, что у него горят щеки. От Грохота вышла Люба Стриж. Увидев Юрия, пристально посмотрела на него, уже зайдя за стеллажи, вдруг свернула к печам.
— Что тут у вас? Запарка?
Он вкратце объяснил, в чем дело, заключил:
— Ну и вот… хотим разобраться в сверхурочное время.
Стриж слегка сощурилась: поняла.
— Значит, ломать трудзаконодательство?
— Выдержит законодательство.
— Гм… что ж, я не против. А ты как, Александра Васильевна?
Шурочка пожала плечами, хмыкнув неопределенно.
Но вечером, когда лаборатория начала пустеть, она все еще сидела, склонясь над шкалой. Юрий отвел Петра в сторону, сказал, дергая за рукав:
— Останемся, поможем? А то неудобно… Одна голова хорошо, а три…
— А может, две?
— Я серьезно, — рассердился Юрий. — В простом человеческом жесте увидеть черт знает что! Школа Семы Грохота…
Петр ужаснулся, прижав к сердцу ладонь: у него и в мыслях не было ничего несерьезного!
Возле Шуры оставалась все та же Вилька.
— Привет рабам труда, — сказал Петр, когда они подошли к печам.
Шурочка улыбнулась.
Взяли журнал режимов, испещренный пометками.
— Прямо какой-то санскрит, — буркнул Петр, — сирус-папирус.
— Ничего, — шмыгнула носиком Вилька. — Постигайте для общего развития!
— Тю-тю, — сказал Петр, радуясь возможности отвлечься, — ты, Виль, с язычком!
— У меня еще тысяча достоинств, — добавила Вилька, — но тебе их трудно увидеть. Понял, санскрит?
Юрий удивленно взглянул на нее. Петр разулыбался.
— И нечего удивляться, — заметила Шурочка, — у нее же два курса института. Учится и работает.
— Так. — Голос Петра зазвучал с почти братской снисходительностью. — Как говорится, связь с жизнью. Это хорошо. Я от мамки ушла, я от папки ушла…
— А я из детдома, — уточнила Вилька, насупясь, и, собрав в корзинку использованные ампулы, пошла в цех — важно, как петушок. Из-под длинного халата выглядывали узкие брючки и туфли на гвоздиках.
Шурочка выглядела усталой, потянулась на вертушке.
— Умираю, есть хочу, не доберусь домой.
— Могу угостить кефиром, — сказал Юрий, а про себя подумал: вот случай поговорить о том, что его давно интересовало. Разговор ее с Семеном тогда, в конторке, не давал ему покоя. — Зайдем в буфет?
— Пожалуй.
В буфете было пусто, шумел вентилятор. У холодильника дремала усатая буфетчица. Шурочка помешивала в стакане кефир, отчужденно молчала. Он тяготился, не зная, с чего начать, как подступиться, стойко допивал вторую бутылку — больше не лезло. Под конец не выдержал, спросил, прерывая молчание:
— Так что это за «шапка из тетрахлорида», помнишь?.. Если не секрет?
— М-м? — очнулась она, но от него не укрылась легкая тень недовольства, скользнувшая под приспущенными ресницами. Кажется, впервые он видел так близко ее лицо с узким, чуть вздернутым носом, дымчатые, раскосо приподнятые глаза. «Ничего особенного, не такая уж она и красивая, — подумал он с некоторым даже облегчением, — все, как у всех, обычно».
Шурочка натянуто улыбнулась:
— Так вот ты зачем меня приглашал… А я думала — любезность.
— Почему… совсем нет, то есть… — Он вконец запутался, не желая поддаваться исходившему от нее лукавству. — Так в чем все-таки дело?
— В шляпе, — сказала она, — на окислениях я зубы съела, еще в дипломный год. Тогда, с Андреем, ты попал в точку. Окислять нужно сам кремний, а не высаживать на него окись из тетрахлорида. Иначе — рыхлая структура, примеси… Кое-что даже рассчитала. И супруг мой дражайший подключился, развил. У него на это нюх. — Вдруг умолкла, пытливо, исподлобья взглянув на собеседника. — Вот так, взялся за гуж, а отстоять не смог. Для этого по крайней мере нужно иметь характер! — с неожиданной резкостью закончила она и тотчас сникла, будто потухла. — Так и осталось — в набросках.
— Профессор отверг?
— Тема-то новая, только в план включили, три года в запасе. В общем не поддержал.
— Несмотря на ваши хорошие… дружеские отношения?
— При чем тут отношения?
— Да просто, к слову пришлось. Не подумал.
— А надо думать…
— Извини. — Впервые назвал ее на «ты», но Шурочка словно и не заметила.
— Не так все просто, как кажется. А дружба порой уступает более трезвым соображениям.
Последнего он не понял, но уточнять не стал. Лишь заметил не без упрека:
— Проще всего было поделиться с нами, как только приехала. Рассказать…
— Зачем? Я не любительница детских сказок.
— Но ведь сама же говорила…
— Сама не сама, хватит! Вилами на воде…
— А спокойней нельзя?
Он почувствовал, что привычно заводится, и постарался отыграть назад:
— Может быть, я чего-то недопонимаю.
— Конечно. А мне вообще наплевать.
— Я считал тебя более…
— Серьезной? Я давала для этого повод?
— Во всяком случае, принципиальной.
— Ну, ладно, — вздохнула она, — не будет об этом, что это мы с тобой всегда на повышенных тонах?
Буфетчица открыла глаза,
