нельзя говорить вслух? Засмеют…
«Мальчишка и есть, не чета Семену. Правда, Семен постарше, но ведь и мне уже тридцать».
Летчиком он так и не стал, хотя военком, тоже в прошлом военный пилот-испытатель, сказал на поминках отца весной сорок пятого: «Одобряю твое намерение, пойдешь на смену Ивану, помогу». Не смог помочь, не прошел Юрка испытаний, вестибулярный аппарат подвел. Зато как он обрадовал мать, когда спустя год приняли его на электротехнический, после армии уже через три года послал ей первый перевод. На практике заработал. А когда они стали возиться с полупроводниками, старая мечта словно ожила, приняв новое воплощение. Ведь то, что они делали, рано или поздно, возможно, примут на вооружение ракеты, космические корабли. Какой-то маленький узелок, деталь, сделанная его руками, полетит туда, в неведомое пространство. И он, не делясь ни с кем своей радостью, чувствовал себя причастным к небесным рейсам, к будущему, ради которого так рано ушел из жизни отец.
Телефон трещал настойчиво, долго, ему не хотелось подходить: должно быть, кто-то из многочисленных знакомых разыскивает Семена — кому еще звонить в субботний вечер? Он снял трубку, сказал:
— Слушаю, — и тотчас ощутил спазмочки в горле.
— Ты что, простыл? — спросила Шурочка. — Один дома?
— Да нет. Такая духота. — Он откашлялся и начал путано объяснять, что сейчас-то он один, ребята недавно ушли… когда будут — неизвестно. И сам не понял, к чему эти подробности.
— Да они мне и не нужны вовсе. — В голосе ее почувствовалась усмешка.
— И Семен?
— Тем более!
— А кто тебе нужен?
— Передай ему: мы с Надькиным все-таки решили завтра поехать к нему на садовый участок, надо помочь старику забрать вещи.
«Завтра и позвонила бы…»
— А вдруг опоздаешь в понедельник?
— Ну… Мне же в садик дочь отводить.
— Ладно, передам.
Он положил трубку и еще долго стоял, глядя с балкона на краснокрыший, тонущий в соснах городок.
* * *
У Надькина дергалась щека, по-детски моргали ясные глаза. Из его сбивчивой речи Юрий только и понял, что Шурочка сидит в милиции и ему нужно немедленно явиться к парторгу. Часы показывали девять, у печи дежурила одна Вилька, девчонки-подсобницы болтали у окна с парнями из цеха.
— Да я-то при чем? Скажите Грохоту!
Надькин, переминаясь, скрипнул протезом…
Пришлось идти.
Еще издали сквозь стеклянную дверь заметил — Любы в кабинете не было. Коренастая фигура Чугунова возвышалась над низеньким столиком, облитая лучами солнца. Строгое, точно из темного дуба, лицо поблескивало усталым глянцем: перед ним лежала книжка, видимо учебник.
Юрий остановился, не решаясь входить. Отношения с новым начальником оставались неясными. Началось с приезда профессора. Семен схватился за новую разработку, не обсудив как следует разделение обязанностей: что будет делать институт, что цех. Юрий сказал ему напрямик: «Может, твоему Чугунову реклама льстит, но он некомпетентен, а ты-то соображаешь». Семен отмахнулся, но, кажется, понял. На другой день потребовал прислать институтского специалиста — Шурочку. Значит, Семен все-таки переговорил с Чугуновым, а заодно мог брякнуть насчет «некомпетентности» и «рекламы». С него станется.
Чугунов словно бы не замечал Юрия. Обращался на летучке коротко, приспустив тяжелые веки, — казалось, он смотрит тебе на ноги. Юрий убеждал себя: «Все я выдумываю, мнительность». И старательно избегал начальника.
Да, а сейчас ему надо выручать этого самого специалиста. Специалистку…
«Может, подождать Любу в коридоре?» Но в последний момент отворил дверь.
— Меня парторг вызывала!
Вот всегда так — от неловкости тон становится вызывающим.
— Вам же Надькин объяснил, — прогудел Чугунов, не поднимая век. — Сами толком не знаем. Выясните, постарайтесь уладить. Позор!
— Мне позор?
— Без пререканий нельзя? Поручили — делайте!
Юрий вышел из кабинета сам не свой. От обиды даже в горле пересохло.
На лестнице за ним увязался Петр.
Два квартала, отделяющие завод от отделения милиции, преодолели за пять минут. Петр, не привыкший к таким скоростям, стойко пыхтел, вытирая лоб.
В дежурке царил холодноватый полумрак. Лицо дежурного было в тени, и Юрий после улицы только и разглядел белые усы и кирпичные скулы. Сбоку на красной облупленной скамье сидела, нахохлясь, Шурочка — тщательно припудренная, с царапиной на щеке.
Объяснение было коротким. Чеховская проехала по неогражденному цветнику. Юрий нервничал, стараясь не глядеть на нее, просил поскорее уладить дело.
— Отпустить, отпустить… — тянул старшина, — а кто будет меры принимать?!
— Мало вам мер, — процедила Шурочка, трогая царапину. — На ваших милиционеров я еще буду жаловаться, пусть их научат обращаться с женщинами!
— Да помолчите вы… — вспылил Юрий, — Александра Васильевна!
— Вы себя как вели? — вскипел и старшина. — Проехали на красный свет. Постового обругали.
— Ничего подобного!
— Как женщина? А мы до вас, значит, с белыми перчатками, с реверансом? Если б не постовой, вообще гробанулись…
«Так можно спорить до бесконечности, — подумал Юрий. — Кто из них прав, поди докажи».
— Вот я и говорю, — вмешался Петр, — это вы верно поступили, товарищ старшина, что задержали гражданку. Но Маяковский как говорил? «Моя милиция меня бережет»? — Старшина кивнул. — Так вот, бережет для чего? Для полезной деятельности, так? А у нас дело на заводе стоит без гражданки. Государственной важности дело! Полупроводники. Это ж вы сами понимаете. Служба!
— Вот именно, — буркнул старшина, — служба есть служба. Разве я не понимаю! Тут и глупый поймет. А колесить по городу в нетрезвом виде…
— Вы можете это доказать?
— Э, — усмехнулся старшина, укладывая в стол папку с протоколами, — мы как-нибудь соображаем, когда от вас лавровкой несет! Прошу принять меры! — строго обернулся он к Юрию. — Штрафчик пришлем, будьте спокойны.
В коридоре Шурочка продолжала возмущаться.
— Надо же, лавровкой! Вчера вечером с дороги… Дождь прихватил. А утром и в рот не брали. Бурбон!
— Хорошо, что меня взяли, — сказал Петр. — А старшина этот — дядька мировой, другой бы на его месте…
— Ха! Все равно отпустили бы. Я с начальником мимоходом перемолвилась. Все глаза пялил, подмигнула ему.
— Во дает, — засмеялся Петр.
— Вы бы еще на техталон собственное фото прилепили, — вырвалось у Юрия, — в неглиже. Полная гарантия безнаказанности.
— Ты просто свинья!
— Ну почему? Это венец вашей логики.
Шурочка вышла из участка с поднятой головой. Юрий молчал, глядя под ноги. Подавленный происшедшим, он не мог ее понять. Неужели она не чувствует унизительности своего положения?
— Называется, помогла старику. В деревне увязли, и тут одни неприятности, — обронила тихо. — Поедемте или пешком? — Она стала отпирать дверцу «Москвича».
Юрий пошел не оглядываясь.
— Надо же, — услышал он вслед, — чистоплюй…
Он ускорил шаг, все еще слыша доносившийся издалека ее голос:
— В чем я виновата? Что частники ездить не умеют, торопилась, а этот трус тормознул ни с того ни с сего,
