от города всех одиноких петухов. Хазары смеялись, но нашли ему петуха — действительно одинокого, но единственного. Потому что во всяком хозяйстве петух живёт вместе с курами. Князь привязал к петуху горящий трут и пустил в камыши, и через мгновение город оказался в кольце огня. Огонь поднимался всё выше, и вдруг, по мановению руки князя сомкнулся над городом. Никто из хазар не вышел из-под огненного купола, и только тени от домов ещё несколько месяцев чернели на земле.
Лишь один из подданных кагана уцелел — и то потому, что не успел вернуться домой со своим словарём.
Теперь он сидел среди гари, задумчиво перебирая листы, в которые ветер совал закладки из сажи.
Через три дня молодой хазарин сложил рукопись в ковчежец и, повесив мешок на плечо, растворился в степи.
А князь повернул домой, ничуть не беспокоясь о судьбе исчезнувшего города.
Шли годы, и князь по-прежнему наводил ужас на своих подданных. Он высох и постарел, но был так же крепок в седле.
Ходили слухи, что в полнолуние он летает над своим теремом и воет по-волчьи.
Князь и правда выл — тоска наполняла его, и не было друга, с которым он мог бы вспомнить прошлое.
Поэтому он повадился говорить со змеями, что выползали на тёплые камни по весне.
— Ну, ты, змея, — говорил он, — здравствуй. Мы опять встретились, ни от кого не ждал вестей, а от тебя, змея, и подавно… Но всё же, расскажи, как там, в родной земле, среди корней роз и между костей — бараньих и человечьих?
Немногие из слуг выдерживали это зрелище, да и любой бы побоялся приблизиться к князю, когда в горле у него шипело и клекотало, а во рту ворочался змеиный язык.
Змеи внимательно слушали его и одновременно поворачивали к князю свои головы.
Как-то он с дружиной выехал на охоту.
Кони встали перед белыми костями, что лежали среди высокой травы.
Князь приказал своим слугам отъехать прочь, но его хромоногий слуга не успел убраться вовремя и услышал, как князь говорит кому-то:
— А у тебя хороший яд? Ты не заставишь меня долго мучиться?
Слуга не мог шевельнуться от страха.
Карлсон встал прямо у черепа коня, и точно жёлтая молния метнулась у его ног. Мгновение он оставался недвижим, а потом упал, как падает дерево. Он упал медленно и неслышно, ведь колышущаяся трава и ветер заглушают в степи все звуки.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
08 ноября 2017
Подвал — чердак (2017-11-09)
Подвал — первый этаж
Я всегда хотел попасть на крышу.
Сколько раз я садился в лифт, а крыши всё равно не видел.
То сойду на пятом этаже, где живёт известная всем Зина Даян. То выйду на шестом, где живёт один профессор, чтобы поднести его жене пакеты из магазина. То на своём выйду, а это уже совсем удивительно. Даже кнопка последнего, шестнадцатого этажа сожжена и выглядывает из своей дырки, как сгоревший танкист из люка.
Но вот прорвало трубы в подвале, и я решил сходить посмотреть на эту катастрофу. Катастрофы всегда привлекают, особенно когда они рядом, но не совсем уж на твоём пороге. Посмотрел — в подвале пахнет неважно: утробной теплотой и сырым бетоном.
Это ужас какой-то, что я вижу — это ад, а на крыше рай, там ангелы живут. Я давно хочу увидеть ангелов, и мне их кто только не обещал их показать, да так никто и не показал.
В подвале обнаружился наш сантехник. Его зовут Карлсон, но он русский. Ничего удивительного, я знал одного Иванова, так он был еврей. Карлсон был всегда пьян, но дело своё знал — и в подвале уже сидел давно, и работа его почти завершилась. Сейчас он закручивал какой-то огромный кран.
Карлсон вытащил из сумки стаканчики и бутылочку.
Мы выпили, и понеслась душа в рай. Какие там ангелы, сами демоны отступили в тёмные сырые углы.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? — спросил Карлсон. — Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного, но к напиткам привычного. Осмелюсь узнать, служить изволили?
— Нет, я в институте учился… — ответил я.
— Студент, стало быть, или бывший студент! — вскричал сантехник, — так я и думал! Зачем вам сугубый армейский опыт? А я вот отбыл-с.
Сантехник был пьян, причём давно, наши три рюмочки были вовсе не первыми сегодня. При этом мы все знали нашего сантехника, а он едва ли помнил жильцов в лицо и по именам. Так бывает.
— Милостивый государь, — начал он почти с торжественностию, — бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета — порок-с. В бедности вы ещё сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из всякого офиса, когда туда придёшь наниматься. И отсюда питейное! Позвольте ещё вас спросить, так, хотя бы в виде простого любопытства: изволили вы ночевать в подвале, на тюках стекловаты?
— Нет, не случалось, — отвечал я. — А что?
— Ну-с, а я оттуда. И всегда возникает дилемма: ночевать ли в сырости и тепле в подвале, или же в холоде, но на сухом чердаке.
Действительно, на его комбинезоне и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие волокна стекловаты. Как-то он был нечист.
Карлсон отхлебнул из бутылочки, не предлагая мне, и задумался.
— Пошли, — сказал вдруг Карлсон, поднимая голову и обращаясь ко мне, — доведи меня… Мне ведь на последний этаж надо, краны чинить…
— А нельзя ли меня на чердак заодно пустить?
— Да отчего же нельзя? У меня и ключ есть. Да что там чердак — мы и на крышу взойдём, если захотим! Ангелы, говоришь? Да у меня два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слёз. И их вечное пререкание — моя жизнь.
Эти слова Карлсона меня обнадёжили, тем более, что бутылочка его кончилась.
Мы поднялись по лестнице на первый этаж. Консьержка сразу высунулась из своего домика и посмотрела на нас неодобрительно. Очень неодобрительно посмотрела на нас она.
Будто цербер, посмотрела она на нас.
Но я быстро понял, что она смотрит только
