беспокоилась, как бы ты его не утомил, но, послушай, он как будто пробудился от спячки.
– Признаться, мне пришлось его немного отшлепать, – пошутил Пол.
– Послушай, это же все-таки твой отец!
– Но ты же видишь, это помогло.
– Я так счастлива, что Пэр вышел из ступора, я чувствую себя вновь родившейся, ты представить себе не можешь, дорогой мой.
– Могу представить…
– Надеюсь, что так будет и дальше. Ты знаешь, если бы не эти отклонения, с головой, он ведь совершенно здоров. Мы сможем путешествовать, может быть, приедем навестить тебя…
Она болтала, как ребенок, который разбирает мешки с рождественскими подарками. Пол налил себе чашку кофе.
– А, кстати, где он?
– В кабинете, он работает не переставая со вчерашнего вечера, я просто не узнаю его.
По всему кабинету, от пола до стола, были разложены папки с документами. Пэр разбирал свой архив, откладывая в сторону или бросая в картонную коробку материалы досье. Пол облокотился на косяк двери и прихлебывал кофе, наблюдая за отцом, которого давно не видел за подобным занятием.
– Я всегда любил этот кабинет, – сказал Пол. – Тут сохранился запах чернил. Когда я был маленький, я думал, что ты имеешь право судить всех на свете, словно бог. Именно из-за тебя мне захотелось работать в ООН, где, как мне казалось, решались судьбы мира.
Пэр присел на краешек письменного стола.
– С тех пор я свалился со своего пьедестала.
– То, что ты мне сообщил, многого стоит.
– Вот только сам я куда-то подевал копии тех материалов, что передал тебе. Я прекрасно понимаю, что разочаровал тебя, что ты меня презираешь. У меня мало что осталось теперь, кроме Маризы.
Пол прошел вглубь кабинета. Он понимал, что отец ждет, что необходимо сказать ему что-то важное, что определило бы их дальнейшие отношения. Он взял с полки книжного шкафа маленькую глиняную статуэтку, это была птичка, неумело слепленная детскими руками.
– Посмотри-ка, я слепил ее, когда мне было, наверно, лет шесть, – удивился Пол.
– Пять, ты подарил мне ее на праздник отцов, – поправил Пэр.
Сухая глина треснула в руках Пола, и ее кусочки упали наземь, он наклонился, чтобы подобрать, но от них осталась только пыль.
– Прости, мне жаль, – сказал он, поднимаясь.
– Не расстраивайся, Пол. Ничто не вечно в нашей жизни.
– Знаю, – согласился Пол, приблизившись к отцу, который смотрел на него с безысходной грустью.
– Папа, я не сержусь на тебя. Ты мой отец. Ты дал мне жизнь дважды. Второй раз, принеся в жертву самое главное для тебя – свои убеждения.
– Я бесконечно сожалею о том, что тогда произошло. Я даже не представлял себе, какой груз взвалил себе на плечи и как тяжко будет нести его всю жизнь. Возможно, будь это теперь, я поступил бы иначе… впрочем, не знаю… Когда я вижу тебя, тут, рядом, я все еще не знаю…
– Я думаю, что ты был неправ. Надо было оставить все как есть, ничто не оправдывает убийство одного человека во имя спасения другого. Самое важное для человека – это ценности, в которые он верит, то, что остается после смерти. Люди тленны, а идеалы вечны.
Глаза Пэра медленно наполнялись слезами. Он знал, что сын прав.
– Я понял, еще до твоих признаний, что ты не был богом. Ты человек, ты ошибся, вот и все… и я тебя прощаю… Та жизнь, которую ты мне вернул путем… заблуждения, я хочу использовать ее до конца.
– Что ты имеешь в виду? – забеспокоился Пэр.
– Да просто использовать тот шанс, который мне был дан, жить дальше, чтобы бороться во имя жизни других, чтобы сделать мир лучше и справедливей. Скорей всего, у меня получится немногое. Но я обязан делать это для тех, кому обязан жизнью. Для тебя тоже.
Старик приободрился, распрямил плечи и поднял голову. Он гордился сыном, который только что с любовью дал самый беспощадный и прекрасный урок в его жизни.
– А что по поводу клиники доктора Кумара?
Если ты готов продолжить сбор документов, сделай это поскорей, у меня есть друг в полиции Нью-Йорка, он уже в деле, распутывает сеть трафика и будет рад получить что-то новое, что можно положить себе на зубок.
Просьба сына возвращала бывшего судью в его прошлое, и она несказанно ободрила его. Он согласился, молча кивнув головой. Оба они, отец и сын, мгновение стояли друг перед другом, лицом к лицу, затем Пол ступил вперед и сжал старика в своих объятьях.
Пол сидел в машине Карлы и нетерпеливо ждал ее перед массивными дверями дома Александеров. Он настойчиво просил взять его с собой на встречу с Патриком, но все было тщетно, Карла отправилась к нему одна. Она была бесстрашна и уверена в себе. Пока Пол объяснялся с отцом, она успела связаться по телефону со своим поверенным в Лондоне, попросила его представить ей подробную картину состояния дел и принадлежащих ей предприятий, а после долгого и обстоятельного разговора распорядилась составить ряд документов, которые нотариус вскоре переправил ей по Интернету.
Через четверть часа Карла вышла из дома Александеров с торжествующей улыбкой. Она проскользнула в машину рядом с Полом, и они тут же тронулись в путь.
– Я сказала тебе, что предприняла меры, которые полностью аннулировали его полномочия управляющего? Предупреждены банки, все ассоциированные предприятия, все. Он должен покинуть дом – в конце концов, это мой дом – в двадцать четыре часа, – объявила Карла, полностью удовлетворенная собой.
– А как он все воспринял?
Он попытался обратиться к моим чувствам, я думаю, он толком так и не понял, что произошло. Он стал говорить о годах, когда он и его семья оберегали меня, холили и лелеяли и прочее. Я была вынуждена сказать, что знаю, что он сделал с моими родителями.
– И…?
– Тут я, признаться, немного испугалась. Он вышел из себя, изменился в лице, побелел как полотно, стал угрожающе подходить ко мне. Я крикнула, что ты ждешь меня у дома, тогда он немного взял себя в руки. Еще я сказала, что накануне на тебя было покушение и посоветовала ничего не предпринимать против тебя и меня. Сказала, что ты отправил документы, доказывающие его вину, в надежное место, ну, классический прием, и что если с нами что-то случится…
Пол расхохотался.
– И он все проглотил?
– Учитывая то, что я сказала ему о причине гибели моих родителей… Думаю, твоя догадка верна, потому что он помрачнел, как туча…
Пол порывисто сжал руку Карлы, потом снова положил свою руку на руль. Дальше они ехали молча, глядя
