ничего не подозревая, спал в удобной, мягко-постланной по-местному, постели и видел первые сны на родине, имя его и весть о его приезде расшевелили и развязали языки многим обывателям Герберсау, а одного человека и вовсе лишили сна. Это был двоюродный брат и ближайший родственник Августа, лавочник Лукка Пфроммер, живший на Госпитальной улице. Он был, собственно, переплетчиком и раньше года два работал в качестве подмастерья в Германии. Затем открыл в Герберсау скромную мастерскую и долгое время приводил в порядок истрепанные буквари школьников, два раза в году переплетал для супруги мирового судьи «Гартен-Лаубе», шил тетради, вставлял в рамки благочестивые изречения и, путем подклейки, спасал лубочные картинки от грозившей им гибели, поставлял канцелярии папки и портфели для деловых бумаг. Мало-помалу он скопил кое-что, отложил на черный день и жил довольно безбедно. Но времена изменились, почти все мелкие ремесленники обзавелись магазинами и лавками, а большие стали фабрикантами. Тогда и Пфроммер выломал лицевую стену своего домика, вставил витрину, взял из банка свои сбережения и открыл лавку бумажных и галантерейных товаров, где торговала его жена, пренебрегая, конечно, и хозяйством, и материнскими обязанностями. Сам Пфроммер продолжал работать в своей мастерской. Но главным делом была теперь лавка, по крайней мере если она не приносила дохода больше, чем мастерская, то зато стоила больше и причиняла больше забот. Таким образом, Пфроммер стал купцом. С течением времени он свыкся с этим более почетным и более видным положением, не показывался больше на улице в зеленом переднике, а всегда в хорошем сюртуке, научился прибегать к кредиту и закладным и с честью поддерживал свое положение, но честь эта обходилась ему гораздо дороже прежнего. Запасы нераспроданных новогодних карточек, картинок, альбомов, залежавшихся сигар и вылинявшего в витрине тряпья росли медленно, но основательно, и он нередко видел их во сне. Жена его, урожденная Фистерер, из верхнего предместья, бывшая прежде веселой, привлекательной женщиной, благодаря постоянному заискиванью перед покупателями, а позднее заботам и счетам, превратилась постепенно в беспокойную хлопотунью, к постаревшему лицу которой вовсе не шла вошедшая уже в привычку приторная улыбочка. Нужды в доме не было и Пфроммер считался в своем родном городе достойным представителем почтенного купеческого сословия, но ему самому во времена скромного ремесла, к которым он теперь ни в коем случае уже не вернулся бы, жилось значительно лучше и вольнее, чем в новом его блестящем положении.
Человек этот, приходившийся двоюродным братом Шлоттербеку, вчера вечером, часов в девять, сидел подле лампы со своей газетой, когда вдруг к нему вошел хозяин «Лебедя». Он растерялся и даже забыл предложить гостю присесть. Но хозяин гостиницы не заметил этой оплошности, потому что должен быль поспешить обратно к своим гостям, в числе которых, добавил он, к сожалению, так редко видит в последнее время господина Пфроммера. Но между согражданами и соседями, по его мнению, маленькая любезность вещь вполне допустимая и он счел нужным сообщить ему, по большому секрету, конечно, что у него остановился нынче приезжий, человек, видно, состоятельный, который называл себя Шлоттербеком, а приехал из России. Лукка Пфроммер вскочил, крикнул уже лежавшей в кровати жене так, словно дом загорелся, задыхаясь, надел сапоги, схватил палку, воскресную шляпу, наспех вымыл зачем-то руки и бегом побежал вслед за хозяином «Лебедя». Ho он не застал уже в зале русского брата, а пойти к нему в комнату не решился, так как рассудил, что если бы двоюродный брат исключительно ради него совершил это большое путешествие, то он имел бы уже удовольствие видеть его у себя. Взволнованный, разочарованный, он выпил пол литра вина в шестьдесят пфеннигов, чтобы доставить удовольствие хозяину, послушал разговоры нескольких завсегдатаев и ни словом, конечно, не обмолвился насчет истинной цели своего визита.
Шлоттербек едва успел выйти утром в зал выпить кофе, как к столику его неуверенно приблизился маленький, немолодой уже человек, давно уже, очевидно, поджидавший его за рюмочкой вишневой настойки, и смущенно поздоровался с ним. Шлоттербек сказал: «Доброго утра», и продолжал намазывать великолепный мед на ломтик хлеба с маслом. Но гость все стоял, смотрел на него, откашливался, но ни звука не произносил. Лишь, когда приезжий вопросительно взглянул на него, он отважился подойти к столу и начал разговор:
– Меня зовут Лукка Пфроммер, сказал он и выжидательно взглянул на русского.
– Так, – невозмутимо ответил тот. – Вы не переплетчик ли?
– Да, торговец и переплетчик с Госпитальной улицы. Вы не…
Шлоттербек понял, что инкогнито его обнаружено и не пытался больше скрываться.
– Ты мой двоюродный брат, – просто сказал он. Ты уже завтракал?
– Конечно! – ликующе вскликнул Пфроммер. – Я едва узнал тебя.
Он с внезапной радостью протянул руку двоюродному брату, долго пожимал и тряс его руку и, наконец, сел за стол.
– Ах, ты, Господи! – взволнованно воскликнул он. – Ну, кто бы мог подумать, что мы опять свидимся. Из России? Ты по делам приехал?
– Да. Сигару не хочешь ли? Что собственно привело тебя сюда?
Ах, многое привело сюда переплетчика. Но он пока про все это умолчал. Он узнал, что двоюродный брать приехал, и не мог найти себе покоя. Ну, слава Богу, повидал его. Он бы всю жизнь мучился, если бы не сделал этого.
– Ну что же ты брат, здоров? А как поживает твое дорогое семейство?
– Благодарю. Жена моя умерла четыре года тому назад.
Пфроммер испуганно вздрогнул.
– Нет, этого не может быть! – воскликнул он с глубоким огорчением. – А мы ничего не знали! И соболезнования выразить не могли. От души тебе сочувствую, брат! Мы здесь, ничего и не знали.
– Ну, брось, это было так давно… Как твои дела? Торговлей занялся?
– Немного. Бьемся, чтобы концы с концами свести и для детей что-нибудь отложить. Я и хорошими сигарами торгую. А ты? Как твоя фабрика?
– Я ее продал.
– Серьезно? Почему?
– Дела неважно шли. У нас там голод был, восстания.
– Да, Россия эта! Мне всегда казалось немного странным, что ты именно в России фабрику открыл. Этот деспотизм, и нигилисты, и чиновничество… Я следил немного за тамошними делами, понимаешь, раз имеешь там родственника. Этот Победоносцев…
– Да, он жив. Но, уж извини, в политике ты, наверно, смыслишь больше моего…
– Я? Да какой-же я политик? Почитываем газету разве, а то… Ну, а чем ты теперь занимаешься? И много ты потерял?
– Да, порядочно.
И он так вот спокойно говорить это?!
– От души тебе сочувствую, брат! Мы здесь ничего и не знали.
Шлоттербек улыбнулся.
– Да, – задумчиво сказал он, – я подумывал тогда в трудные минуты, не обратиться ли мне к
