Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
и болтун, любитель приписывать себе чужие подвиги и сочинять истории о своих похождениях. Как правило, это еще и прожигатель жизни, самонадеянный волокита, пьяница и обжора. Шекспир уже выводил подобный типаж на сцене (дон Армадо из «Бесплодных усилий любви»), однако Фальстаф – больше чем просто маска. Его фигура символизирует распад казавшейся неразрывной связи между монархом и его верными рыцарями и свидетельствует об упадке феодализма и вырождении потомственного дворянства; он сам – последний рыцарь, растративший состояние и здоровье в тавернах и публичных домах. Его образ пронизан ностальгией елизаветинцев по «старой доброй Англии», которой, в сущности, никогда не существовало за пределами рыцарских романов и средневековых баллад.
Хотя наиболее вероятными прототипами этого образа считаются проповедник Джон Олдкасл (?-1417)[229] и сэр Джон Фастольф (1380–1459)[230], его портрет вызывает ассоциации с личностью сэра Томаса Мэлори (1415–1471), средневекового писателя и по совместительству разбойника, причем отнюдь не благородного. Мэлори подвел итог традиции куртуазной эпической литературы в Англии, причем и своим главным сочинением[231], и своим поведением (несмотря на свое дворянское происхождение, он провел значительную часть жизни в тюрьме, куда неоднократно попадал за разбой, угон соседского скота, насилие над женщинами и другие неприемлемые для рыцаря проступки). Фальстаф тоже не гнушается разбоем и грабежом, о чем сам высказывается очень поэтично: «Пусть нас зовут лесничими Дианы, рыцарями мрака, любимцами Луны и пускай говорят, что у нас высокая покровительница, потому что нами управляет, как и морем, благородная и целомудренная владычица Луна, которая и потворствует нашим грабежам»[232]. На связь Фальстафа с артуровским миром невольно указывает хозяйка трактира, на руках у которой умер старый рыцарь: «Нет, уж он-то наверняка не в аду, а в лоне Артуровом, если только кому удавалось туда попасть»[233].
Подобно персонажам эпопеи Рабле – Гаргантюа и Пантагрюэлю, Фальстаф олицетворяет оборотную ренессансного титанизма, торжество плоти над духом и разумом. Это «трактирный Геркулес», Санчо Панса, по недоразумению возведенный в рыцарское звание. Все недостатки в сэре Джоне утрированы, доведены до степени пороков, но не аллегоризированы: он всего лишь человек, «жирный рыцарь с двойным брюхом, шутник, весельчак, балагур и плут» – такой некролог Фальстафу звучит в «Генрихе V». Сибаритство в нем доросло до степени обжорства, алкогольной зависимости и распутства – он готов был продать душу дьяволу «в Страстную пятницу за кружку мадеры и ножку холодного каплуна», а в «Виндзорских насмешницах» ухаживает за двумя замужними горожанками одновременно, в надежде получить через них доступ к кошелькам их мужей. Он собирает деньги с состоятельных рекрутов, надеющихся избежать отправки на поля сражений. При этом сэр Джон остроумен, добродушен и временами даже самокритичен, он нравился публике и самому автору – Шекспир не смог с ним расстаться после первой пьесы и написал еще две, в которых тот фигурирует, после чего был вынужден «расправиться» с обаятельным обжорой и бонвиваном[234]. Его изначальная роль заключалась в том, чтобы сбивать с пути истинного молодого принца, создавать вокруг него атмосферу разнузданного кутежа, из которой Хэлу предстояло вырасти, чтобы стать достойным монархом. Фальстаф выступает здесь как трикстер, искуситель, воплощение соблазнов, окружающих молодого повесу[235].
Сцена, в которой присутствует Генрих, сменивший своего отца на престоле и отрекшийся от прежних заблуждений и ошибок – в том числе и от знакомства с Фальстафом[236], – нужна Шекспиру для более эффектного контраста двух этапов в жизни доблестного короля: его беспутной юности и его достойной зрелости, которой посвящена хроника «Генрих V». Однако принц-повеса, хулиган и насмешник, получился у Шекспира куда более живым и обаятельным, чем идеализированный король-воитель, благородный и бесстрашный. А в образе Фальстафа жизни и обаяния было больше, чем во всех шекспировских королях, вместе взятых. Но и в жизни самого драматурга наступила пора, когда молодость готовится уступить место зрелости и желание зубоскалить сменяется философским настроением и желанием подвести какие-то предварительные творческие итоги, которые были у Шекспира весьма внушительными. Сам того не зная, вместе с Фальстафом в конце 1590-х годов драматург прощался с эрой беззаботной комедии и несокрушимого оптимизма. Впереди его ждали серьезные потери, и разочарования, и тягостные раздумья о будущем, которые, вероятно, посещали многих англичан и вообще европейцев в этот период, хотя никто больше не мог выразить их в такой отточенной, художественно совершенной форме, к которой пришел Шекспир, – в форме трагедии.
Акт III
Зрелость
Смена веков во все времена была для людей волнующим и тревожным моментом, а для англичан на исходе 1599 года вообще воспринималась как прелюдия к возможному апокалипсису в пределах отдельно взятой страны. Королева Елизавета достигла того возраста, когда никто бы уже не решился называть ее Дианой или Астреей и воспевать ее вечно неувядающие прелести. Королеве исполнилось шестьдесят шесть лет – по меркам своего времени она могла считаться долгожительницей, хотя это вряд ли ее очень радовало. Больше не было рядом самых близких людей, которые помогали ей переживать бурные политические и личные кризисы. Бессменный фаворит, друг детства и, возможно, единственная любовь ее жизни, граф Лестер, уже более десяти лет ждал ее «на той стороне». В 1598 году умер ее самый верный сторонник, ее правая рука, советник и казначей Уильям Сесил, лорд Берли. Последний год уходящего века тоже выдался непростым: ее новый фаворит, пасынок Лестера, граф Эссекс, не справился с двумя важными заданиями подряд – захватом испанских кораблей и подавлением крупного бунта в Ирландии. Это восстание послужило причиной гибели еще одного выдающегося елизаветинца, поэта и царедворца – Эдмунда Спенсера, посвятившего Елизавете столь лестную поэму «Королева Фей»[237]. Елизавета была разочарована: вокруг становилось все меньше галантных и бесстрашных мужчин, на которых можно было переложить хотя бы часть тяжкого груза власти. Он стал слишком тяжелым для ее хрупких плеч, но поблизости не было ни одного достойного кандидата, которому она могла бы со спокойной душой передать его…
Хотя Шекспира судьба его отечества волновала не меньше, чем других англичан, лично для него 1599 год был поистине «тучным» в творческом, финансовом и карьерном плане. Главным событием этого года было открытие театра «Глобус», построенного на средства актеров труппы лорда-камергера. Шекспир был одним из шести совладельцев этого предприятия, что говорило о его финансовой успешности в этот период. В творческом отношении он тоже был плодотворным: критики полагают, что в последние годы уходящего века Шекспир еще больше повысил свою производительность и работал одновременно над тремя-четырьмя произведениями. По крайней мере, 1599-й считается годом создания или
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
