верхом на осле, на накидке, уложенной вместо седла».
Мириам бросила быстрый взгляд на Иешуа. Он смотрел в упор на Иуду, их взгляды вели свой безмолвный разговор, недоступный чужим ушам. Но слово уже было сказано, оно стало как огонек, занявшийся на сухой ветке дерева. Сначала его передавали шепотом, от одного к другому, с удивлением, затем оно обрело силу, а потом его стали выкрикивать. Многие взобрались на верхушки деревьев и на плечи других, чтобы лучше видеть Иешуа.
— Мессия! — выкрикивали они. — Мессия!
Иешуа положил руку на покрытую накидкой спину осла и оглядел толпу, под его взглядом они расступились, сделав проход, который вел к воротам города. И все же Иешуа не двигался. Один человек сбросил с себя накидку прямо на землю, за ним последовал другой и третий, и вскоре вся дорога была устлана плащами и накидками, как лоскутным ковром. Те, у кого не было накидок и плащей, бросали ветки и пальмовые листья, сорванные с деревьев. Они отчаянно махали этими ветками и кричали:
— Осанна! Да будет благословен тот, кто пришел с именем Бога!
Мириам схватила Иешуа за руки, напуганная неистовством толпы. Он сильно прижал ее руки к своим глазам, как будто бы не желал видеть эту сцену безумия. Его брови были горячими и влажными. Она хотела обнять его, но боялась людей вокруг.
Наклонив голову, она прошептала:
— Ты тот, учитель, о ком они мечтают?
Он убрал руки Мириам от глаз, поднес их к губам и поцеловал обе ладони. Его глаза, прикрытые длинными ресницами, часто моргали от неуверенности и страха.
— Ты дочь Божья, Мириам, — сказал он, — ты знаешь сама.
Он взобрался на спину осла и направился сквозь ликующую толпу к воротам города. Люди сомкнулись, и Мириам потеряла его из вида.
Глава X
Итак, мадам подарила мне свою библиотеку.
Теперь я могла читать что угодно и сколько угодно. И это занятие поглотило меня целиком. Как-то я наткнулась на одну книгу, которая вновь возродила во мне интерес к тайне, связанной с книгой и могилой. И вот в один из дней, сразу после мессы, я подошла к Беранже и открыто спросила его:
— Где могила?
Тряхнув головой, он молча отошел от меня, так ничего и не ответив. Однако я видела, что он прекрасно понял, о чем я его спросила. Позже, когда мы обедали, он выпил много вина и, закончив есть, уже собрался уходить, но я перегородила ему дорогу:
— Не уходи от меня, я задала тебе вопрос.
— Я не понимаю значения этого вопроса, он совершенно бессмыслен.
— Нет, — сказала я, не давая ему пройти. — Ответь мне, для меня это очень важно.
— О чем ты говоришь?
— Ты отлично знаешь, о чем я говорю — о могиле. Беранже, что ты там нашел?
— Кто вложил такие мысли в твою голову?
— Ты не можешь это хранить в секрете от человека, который любит тебя, — сказала я, и голос мой задрожал.
— Мари… — начал он, но я не дала ему закончить.
— Где могила? И где книга? Где это все?
В следующий момент он обнял меня за талию, быстрым шагом направился со мной к церкви, приговаривая:
— Ты давно не исповедовалась, Мари.
— А мне не в чем исповедоваться перед тобой.
— Это ложь, — сказал он.
— Тебе самому следует исповедаться во всех своих секретах, что ты скрываешь от меня.
— Ну почему, ну почему ты всегда лезешь не в свое дело? Может, у меня быть моя собственная жизнь?
— А моя исповедь — это твое дело? Ты приготовился выслушать мою исповедь, не желая исповедаться сам?
— Я твой священник, Мари, это, если хочешь, моя работа.
— Ты не мой священник.
Беранже вытаращил на меня глаза:
— А кто же я тогда, кто я тебе?
Он смутил меня этим вопросом.
— Что ты имеешь в виду?
— Кто я тебе, Мари? — Его голос звучал совсем растерянно.
— Господи, твоя воля. Я думала ты знаешь ответ на этот вопрос.
Он открыл дверь кабинки для исповеди и втолкнул меня туда. Сам зашел в соседнюю и закрыл дверь.
— Я думал, что мы с тобой друзья, Мари, — начал он.
— Друзья, — передразнила я его иронично.
— Ну, может быть, компаньоны, ты мой единомышленник, — пытался он подобрать слова шепотом. И потом ласково добавил: — Мое сердце, моя душа.
И вдруг я начала в действительности исповедоваться.
— Святой отец, я согрешила. Это было… — я сделала паузу, подсчитывая, — шесть лет назад, когда ты приехал в Рене. — Мы сидели вместе молча, слушая ритм дыхания друг друга, ощущая пульс друг друга. — Я согрешила так много раз, что мне даже трудно вспомнить. — Я споткнулась на этой фразе и перестала говорить. Я слышала, как Беранже прильнул ухом к стене со своей стороны, но не могла заставить себя продолжить. — Я не могу сделать этого, — сказала я и вышла из кабинки.
— Подожди, Мари, — начал Беранже.
— Ну что еще, — остановилась я у двери.
— Боюсь, я обидел тебя, мой ангел, боюсь, я причинил тебе вред.
Я отошла на шаг назад и спросила:
— Причинил мне вред, втолкнув в исповедальню? Да нет, со мной все хорошо.
— Нет. Гораздо хуже, чем это. Боюсь, я усомнил тебя в твоей вере.
— Ну почему? Мои сомнения — это не твоя вина.
— Я не отвечал должным образом на твои вопросы. Если бы только я знал, как это сделать, я бы сделал это много лет назад.
— Все в порядке, мой дорогой, ты отвечал, как мог.
— Я не был тебе хорошим священником, Мари.
— Я и не хотела священника, — сказала я. — Я хотела тебя как мужчину. Это неправильно, я знаю. Но ничего не могла поделать с собой еще тогда, когда впервые увидела тебя. Зачем-то же Бог свел нас вместе.
— Я уже больше ничего не знаю, Мари, — сказал он. — Раньше я думал, что он проверяет меня, насколько я предан ему.
— А сейчас?
— А теперь произошло много такого… я уже больше ни в чем не уверен. — Помолчав он вдруг прошептал: — Я не прав, Мари. — И вышел из исповедальни.
— Почему, мой дорогой? Почему ты говоришь такие вещи?
— Я потерялся, и это правда. Не могу передать тебе свои страхи.
— О чем ты говоришь? Какие страхи?
— Мои страхи, Мари. О том, что все, что я делал, — все впустую. О том, что Бога нет и все это придумали люди. Кому и чему тогда я служу?
— Ты не должен говорить такие
