похорошевшую супругу. Да и сам кофий ценит, даже подумывает ввести его в офицерский рацион.
Дельная мысль, соглашался я. Бразильский! Робусту! И не только офицерам, но и простым солдатам. Есть такой сорт, специально для солдат, недорогой, но крепкий. Выпьют полкотелка — и быстрым маршем двадцать верст. Или тридцать. Сколько потребует ситуация.
И такого человека — убивать?
Или причина в том, что он рассказал мне про Колодец? Рассказал, а теперь жалеет? Ну, положим, я поверил, так что с того?
Или это графиня Гольшанская приказала своим головорезам? С неё станет, но опять же, в чём причина, где её выгода?
А ведь должна, должна быть.
Так и не найдя ответа, я сел вместе с Алексеем в возок. Да, возок. Езда в открытых санях хороша для картин — мороз и солнце, ветер в лицо, смех и веселье. Ну, версту, ну, две. А дальше замерзнешь. Да и ветер в лицо — то ещё удовольствие. Впереди-то кони. Лошади. А они пердят, есть такое у них свойство. И весь этот пердёж прямо на седоков. Возок — другое. Возок, особенно хороший возок, это почти космический корабль. Никаких щелей, за исключением нарочитых, для вентиляции. Обивка — генуэзская парусина темно-синего цвета. Медвежьи шкуры на случай морозов, в ногах — неопрокидываемая безопасная жаровня на древесном угле. Поставец с бутылкой рома, бутылкой арманьяка и бутылкой испанского вина — на случай, если вдруг будет дама. Лучший бразильский чоколат с гуараной. И прочие мелочи, облегчающие дорожные тяготы и лишения. Зачем они, тяготы и лишения, если можно без них?
Селифан тронул мягко, так, что и не заметишь, если не постараешься. Он чувствует себя виноватым в том, что вчера играл на аккордеоне вместо того, чтобы возить меня туда и обратно. И Мустафа провёл с ним воспитательную работу. Фонарь поставил под левым глазом. Тебя, говорит, зачем взяли? Что бы ты хозяина возил, а не о своем кармане думал. Зачем тебе о кармане думать? О твоем кармане думает хозяин! Когда господин барон дома — ну, играй, если разрешил господин. Но если господин барон из дома выходит — ты должен быть при нём. Ну и что, что господин барон любит ходить пешком? Он идёт, а ты позади незаметно вслед едешь. На всякий случай. И чтобы всегда под рукой сабля была. Что? Тебе нельзя саблю? Мужичина ты, простофиля. Тогда палку держи под рукой хорошую. Со свинцовым набалдашником. Кнутом? А ты кнутом можешь, к примеру, птицу на лету сбить? Точно можешь? Ну, тогда кнут, ладно. Но и палку не забудь.
Сам Мустафа тоже на козлах, с саблей на боку. Себя корит, что не было его вчера со мной. Но то было вчера, а нужно думать о дне сегодняшнем.
Я недругам дал понять ясно: на шею не давите, не люблю. Но вдруг остались непонятливые?
Алексей Алексеевич, вижу, вооружился палашом. Не иначе меня защищать собрался. Надеюсь, никто более не нападет. Так я ему и сказал.
— Может, и нет, а пусть будет, — ответил Перовский. — Это тебе повезло, что ты давеча был при оружии, а если бы нет?
— Не повезло, а привычка. Мы в Бразилии без оружия — ни ногой. Особенно в провинции. Ягуары, каторжники, беглые рабы — кто знает, кого встретишь на пути.
— И часто встречаются?
— Достаточно однажды столкнуться с бандой каторжников, и — всё. Придёт геймовер.
— Геймовер?
— Чрезвычайно злой дух. Американский. Я о нем тебе рассказывал, нет? Напомни, как-нибудь расскажу. Индейские божки кровожадны и свирепый, что геймовер, что вендиго, что вицлипуцли. Ужас-ужас-ужас. Наши домовые, лешие и кикиморы в сравнении с ними милейшие создания. Котики.
Тройка тем временем покинула город, и Селифан решил показать, на что способны лошади у радивого кучера. Верстовые столбы так и летели навстречу, и через час с минутами мы уже были в Павловске. Очень неплохое время для того, кто бережёт лошадей.
Вышли. Зимний полдень: солнце и низко, и за тучами, а всё же видно и без фонаря.
Работа не то, чтобы кипела, но градус держала высокий.
Подбежал грамотей-десятник:
— Вашсиясь господин барон! Господин Штакек… Шнайна… Господин главный строитель сейчас на третьем участке. Прикажете позвать?
— Нет, не нужно. Работайте, работайте.
Мы неторопливо шли по стройке. Работают, работают!
— Это что тут такое будет? — спросил Перовский.
— Воксалий в греческом стиле. У древних греков, конечно, никаких воксалиев не было, но если вообразить… Что-то вроде почтовой станции, но на два чина выше. Концертный зал, ресторация, картинная галерея, бальный павильон и много чего ещё. Даже книжная лавка будет.
— И этот… вокзалий строишь ты?
— Этот воксалий строит господин Штакеншнейдер, который учился у самого Монферана, а скоро и сам будет учить других. Большая умница. Но капитал мой, всё верно.
— Ты точно миллионщик, — по праву старинной дружбы сказал Алексей. — Тратишь деньги налево и направо.
— Капитал должен работать, — назидательно сказал я, — без этого он хиреет. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличности достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте десять процентов, и капитал согласен на всякое применение. И по моим расчётам десять процентов здесь будет. Получается, я не трачу деньги, напротив, я их зарабатываю. Прирастаю рублём — потенциально.
В беседах об экономики мы дошли до третьего участка, где Генрих Штакеншнейдер наводил немецкий порядок. Увы, на нашей почве сам по себе порядок долго не живет, и потому требует регулярной поправки — тут подкрутить, там завинтить, а где-то и ослабить, не без того.
Штакеншнейдер распекал грамотея-десятника. Как я понял, за срезание углов: что-то сделал тяп-ляп, побыстрее да полегче.
— Да оно того… все так делают, и ничего!
— Я не все, запомни это, и другим передай. Всё переделать! И вдругорядь рассчитаю!
Десятник хмуро кивнул:
— Будет сделано, ваше высокородие. Бес попутал, не повторится.
Завидя нас, Штакеншнейдер отпустил десятника и сам пошёл навстречу.
— Господин барон, господин…
— Перовский Алексей Алексеевич, действительный статский советник, Андрей Иванович Штакеншнейдер, лучший архитектор России — совершил я представление.
Взаимные поклоны.
Штакеншнейдер тут же перешёл к сути.
— Находка в штабном шатре, — сказал он. — Пятая бригада по недосмотру десятника отклонилась от плана, и стали рыть яму в десяти саженях против нужного. И нашли! На глубине трех аршин — нашли!
Мы прошли в шатёр.
В центре стояла печурка, рядом на поддоне брикеты древесного угля. Труба выходила в нарочито сделанное отверстие в верху шатра, и потому было и тепло, и воздух оставался чистым. Удобно. Это вам не чум, и
