ворвался Павел. Он был очень возбужден и, как мальчишка, мял в руках фуражку.
— Неужели снова повторилась старая история? — спросил он.
— Да!
— И снова удар в спину?
— Нет. На этот раз — в лицо.
— Чем я могу быть тебе полезен?
— Будь поблизости. В случае необходимости... хочу чувствовать, что ты рядом!
— Ну что за глупости! — Он сел на диван. — Вчера врачи сказали, что жизнь Венеты вне опасности...
Я порадовался за друга, поздравил его. Теперь он горы может своротить. Но Павел, словно не замечая меня, продолжал как в забытьи:
— А ночью Драган выкрал ее из больницы. На машине увез. Дождался, когда никого поблизости не оказалось, и...
Из моего полка дезертировали солдаты — это преступление носит политический характер. А Драган поступил так, как некогда наш богач Лако с дочерью, сбежавшей к бедняку. Этот поступок как определить?
— Я пошел к Драгану. Он запер Венету в одной из комнат и ключ держит при себе. Мать слоняется по дому и все причитает, твердит, что Венета для меня умерла, что я должен забыть о ней, иначе погублю ее.
— Ну а ты что?
— Сказал ей, что опять приду. И если с Венетой случится что-нибудь...
Я невольно рассмеялся. Павел поступал как мальчишка.
— А ты случайно не сказал ей, что вы припасли для себя яд и, если они решат вас разлучить, вы оба умрете? — продолжал я смеяться. Павел сидел напротив и терпеливо ждал, когда я перестану над ним потешаться.
— Да, вы все действительно переменились, — проговорил он и направился к двери.
Мне вдруг почему-то стало страшно. Я вскочил и преградил ему путь.
— Ты что, сдурел?
— Все вы омещанились. Каждый любит только себя и всячески старается навязать другим свое уродство. Я не только люблю Венету, но и уважаю ее как человека. Конечно же, майору Граменову показалась смешной моя фраза, что я опять приду, но я это сделаю! И никогда не забуду те дни, когда Велико один выступил против всех в защиту своей любви. Вот за это я до сих пор перед ним преклоняюсь.
— В конце концов, ты остановишься?
— Ты, браток, циник. Уважаешь людей только тогда, когда их нет рядом с тобой.
Я размахнулся и ударил его. И весь похолодел. Что-то сжало мне горло, и я стал задыхаться.
— Тебе так тяжело? — спросил Павел.
Я ничего не ответил.
— Если от этого тебе станет легче, можешь ударить меня еще раз.
— Командир дивизии приказал мне пополнить твой батальон за счет офицеров моего полка, — внезапно выговорил я первое, что пришло мне на ум.
— Это хорошо, — ответил Павел.
— Завтра утром они будут у тебя.
— Я могу идти? — спросил он без нотки обиды.
— Подожди! Не уходи!
— Я здесь и всегда буду рядом. Тебе стоит лишь позвать меня.
— Тогда можешь идти, — сказал я и подошел к письменному столу. Похоже, что сегодня я действительно потерял рассудок. Сняв трубку телефона, попросил соединить меня с Драганом. Тот несколько раз переспросил, кто говорит.
Я ответил и сразу умолк.
— Ладно. Понял. Что тебе надо? — крикнул Драган.
— Чтобы ты опомнился. Дети не виноваты в том, что мы иногда сбиваемся с пути. Если завтра мы станем даже врагами, они все равно будут вспоминать нас и считать своими отцами. Вот это я и хотел тебе сказать. — И повесил трубку. Знал, что он никогда не простит мне этих слов, но я должен был, обязан был их произнести ради Павла.
Снова повалил снег, и, ослепленный его белизной, я невольно прищурил глаза.
Жасмина. Она будет жить. Врачи сказали, что есть надежда. Дети всегда будут появляться на свет, было бы кому их зачать. А Венета еще так молода. Правда, кожа у нее стала прозрачной, а сама она похожа на младенца.
Я всего на семь лет старше ее, а чувствую себя совсем старой.
...Когда Венета поняла, что у нее произошел выкидыш, она не спросила о ребенке, не заплакала. Лишь вымолвила: «Что же теперь будет?..» Ее мать поправила одеяло и как отрезала: «Спи!..» Я молчала. Венета смотрела на меня и взглядом молила сказать хоть что-нибудь. Впервые я заметила, что в поведении ее матери есть какая-то внутренняя скованность, что-то монашеское. Совершенно невозможно понять, что она думает и чего хочет. Она поцеловала дочь в лоб и ушла.
— Ты только скорее выздоравливай, и тогда можно снова... Дети — это все! Запомни, что я тебе сказала. Все! — говорила я, а сама в это время думала о нашей малышке, которая умудряется перевертывать весь дом вверх ногами.
— А как Павел?..
— Он — мужчина. Он дарит силу, а мы — нежность. — Я и сама удивилась своим словам. Никогда еще не произносила ничего подобного, но, увидев, как беспомощна Венета, захотела собрать воедино все наиболее убедительные аргументы, чтобы укрепить ее веру, ее любовь.
— Почему ты так говоришь? Разве мужчины не могут быть нежными? — спросила Венета, и на ее щеках проступил румянец. Мои слова пробудили в ней какие-то воспоминания, и я почувствовала: она не согласна со мной.
— Мужчины очень скрытные, очень.
— Неужели Павел не составляет исключение? — Венета спросила это скорее у себя, чем у меня, и умолкла. Она углубилась в какие-то свои мысли, заставившие ее забыть о боли. Глаза ее увлажнились. — Павел никогда не признавался мне в своей любви, — после паузы заговорила она. — Но я ощущала ее в каждом его прикосновении, в той покоряющей властности, которая убеждает нас в полноте жизни. Я никогда не любила... — Она схватила мою руку и заглянула мне в глаза. — И меня никогда не любили... Ты больше прожила на свете и больше знаешь, но я думаю, что именно нежность Павла, его преданность заставляют верить, что он мой и что я должна... — Венета, видимо, была смущена своей откровенностью. Я прикоснулась к ее руке, она пылала жаром.
— Он
