него концерт в филармонии. Завтра ему в Варшаву, так что надо сделать.
— Где он ее сыскал?
— Он в Швеции живет, хотя вроде и поляк. Всемирно известный. Прибыл на месяц на конкурс.
— Ишь! — говорю и соображаю, что надо остаться. Не трогает меня, чья машина и что клиенту завтра гнать, но при такой игрушке и попотеть приятно и вдобавок кой-чему учишься. «Ладно, останусь», — говорю. Мастер поставил машину на яму, дал Метеку и мне чистые комбинезоны, чтобы мы обивку не попачкали, выдал английский комплект ключей, что редко из шкафа достает, и отсчитал по двести на брата авансом. И смылся.
Осмотрел я машину снизу. Левая тяга маленько погнута. Со стабилизатором хуже, поскольку задет, но тоже поправимо. Но днище грязью заросло. Метек пару раз тюкнул — мне все глаза запорошило. «Иди сюда, — говорю. — Помоги снять, потом я к верстаку стану, а ты лупи сколько влезет».
Спустился он в яму, взялись мы за рулевую трапецию. Снял я первый шаровой палец, а головка сухая и до того стерта, что не шаром, а яйцом каким-то. Как показал Метеку, так он за голову схватился. Пошли мы к свету, посмотрели палец — только переглянулись. Метек — кузовщик, не автослесарь, однако даже ему тошно смотреть.
— Клиент с годик не смазывал, — говорит.
— Год, не год, а месяцев восемь уж точно.
Плюнул Метек и помог мне снять второй палец. То же самое. А третий еще хуже: побежалостью пошел от перегрева, поскольку терся всухую. А мастер-то думал, что баранку от перекоса заедает.
Если по-честному, так пальцы вместе с гнездами надо менять, причем все, да где ж у нас достанешь пары к этой модели? А на спидометре шестидесяти тысяч нет. Следил бы за машиной — четыре по столько спокойно проехал бы. Да мое какое дело?
Что могу, то сделаю, а чудес не будет, не из чего.
Раскидали трапецию, помог я Метеку поддомкратить левый борт и снять колесо, чтобы до бампера изнутри добраться. Начал он жестянку править, а я взялся за тяги и за стабилизатор. И в темпе пошло, час какой-нибудь, и можно на место ставить, да Метек все тюк да тюк, и грязища в яму сыплется. Забрался я в салон и врубил приемник, поскольку вспомнил, что матч, на который у меня билет, транслировать будут. Поймал нашу станцию, чего-то про животных толковали, я дослушал. И тут говорят: трансляция бокса отменяется, будут передавать концерт из филармонии. Концерт Константы Шибовича.
Высказался я вслух, да так, что Метек тюкать перестал, в чем дело, спрашивает. Я объяснил, и он тоже не удержался, поскольку матч не какой-нибудь, а первенство второй лиги.
«Вот, — думаю, — мало того что из-за такого пижона приходится в субботу вкалывать, так он мне еще, как назло, будет по радио в уши класть!» И вырубил приемник. А Метек говорит: «Вруби. В машинах, — говорит, — он ни в зуб, так, может, играет прилично. Послушаем».
Сначала шум пошел, словно множество народу ходит и говорит, совсем как перед матчем, только потише. Потом примолкло и захлопали. Я даже на минуту забыл, что это не матч, так живо представилось, как выходят на ринг боксеры в халатах и вот-вот ударят в гонг. Но никакого гонга, только этот Шибович на пианино заиграл. Залез Метек в салон с той стороны, сидим и слушаем. Минуту слушаем, две, потом переглянулись, подмигнул мне Метек, и пошли мы дальше корячиться. Поскольку что это за музыка? Танец не танец, молитва не молитва, и на марш военный тоже не похоже. Только в ушах то загремит, то зазвенит, причем толком даже не насвищешь. Одним словом, влипли мы с этим Шибовичем.
Выправил Метек бампер даже без подогрева, взялся грунтовать. Полез и я, начал сборку, а клиент знай себе тренькает. Изредка примолкнет, а публика хлопает и «бис» кричит, будто увидела классный нокаут. Мыкаюсь я с пальцами, тавотом набиваю, гнезда поджимаю и музыканта этого себе представляю, как он стоит при пианино, руки поднял, сияет и кланяется. А публика знай кричит: «Бис!»
Кончаю сборку, а он все тренькает. Приволок я шприц, чтобы подвеску смазать, глядь — а все масленки запеклись! Все как одна! Ну что, взял ключи, выкрутил их и кинул в керосин, чтоб отмокли.
Антракт как раз был, и какой-то пижон ну выхвалять Шибовича! Мол, он еще до войны был в Варшаве профессор, потом от немцев на Запад сбежал. В Америке был, в Англии был, везде и всюду он был и ужасно знаменитый сделался. Но про Польшу не забыл и мечтает сюда вернуться навсегда.
«Пускай возвращается, — думаю. — Только «бьюик» свой либо расшибет, либо за год заездит. Тогда одна дорога — на биржу малолитражку с рук брать. Если деньги есть, с малолитражкой не трудно. С чем зарез, слева достать можно». Вижу, Метек тоже толковищу ту слушает, ну и сказал ему про малолитражку. Он кивнул: мол, если деньги есть, то и правка побоку, поскольку на малолитражке хочешь — кузов целиком меняй, хочешь — бампер, хочешь — маску, хочешь — багажник.
Похихикали мы над Шибовичем, и Метек говорит, что нынче всё, потому что грунт подсохнуть должен. Утром в пять придется прийти, зашлифовать грунт и лачком два раза брызнуть. «Ладно, — говорю, — я тоже в пять подойду, масленки на место поставлю, набью, ну и заодно с тормозами разберусь».
Отмылись мы, переоделись, закрыли мастерскую и ушли. От Метека до мастера почти рукой подать, так мы решили, что он зайдет и скажет, что да как, а я потопал на остановку. Сначала «семерку» ждал минут двадцать, потом доехал до вокзала и там пересел на «тройку». Проезжаем мимо филармонии, а тут как раз концерт кончился, народ вышел, на остановке толпа. Вмиг трамвай набился, все шикарно одетые и только про Шибовича толкуют. Мол, что за чудо-красота, другого такого на свете нету. Я в углу стою на площадке, а рядом такая дамочка примостилась, высокая, в манто и в шляпке. И все мужу толкует, какое чудо этот Шибович и вообще. Разозлился я на ее дурость.
— Тоже мне чудо! — говорю ей. — Посмотрели бы на его машину, так иначе запели бы.
Она брови вскинула и смотрит на меня, как на идиота.
— В чем дело? — спрашивает. — Какая машина?
— «Бьюик»-восьмерка. Шибовича машина. Бампер вдавлен, баранку не провернешь, а вы говорите — «чудо»! Пальцы чуть не сжег, бампер погнул, смазки нет…
— Вы кто? — спрашивает ее муж, толстый такой, в синем плаще, шарфик белый. А народ на площадке уши развесил и уже прыскать со смеху налаживается.
— Кто
