Если я и хотела наказания для обидчика, то он его уже получил в полной мере.
— Пожалуйста, Камиль…Я люблю тебя. Ради меня, остановись, — я вцепилась в его штанину, не давая снова ударить уже отключившегося Игната.
Камиль резко развернулся ко мне.
Он был растрепан. Возбужден. Его грудь вздымалась, как литейные меха. А взгляд был таким безумным, что казалось, он сейчас этими сжатыми окровавленными кулачищами ударит и меня.
Он дернулся в мою сторону. Я отшатнулась в страхе. Снова схватила сумку, как шит. Только теперь уже от него.
Но мужчина, несмотря на резкость движений, очень бережно и быстро подхватил меня на руки. Прижал к себе так сильно, что чуть не захрустели ребра. Его сердце так громко билось, просто норовило разорвать рубашку.
Он склонился к моему лицу, пытаясь в темноте разглядеть и оценить нанесенный мне ущерб.
— Ева… любимая моя…как же так, — совсем тихо проговорил он низким голосом. Чуть осипшим, словно он кричал до этого.
Он осторожно прижался губами к виску и мягко поцеловал.
Я обхватила его шею руками. Расплакалась сильнее. В его крепких объятиях до меня начал доходить весь ужас пережитого.
Камиль понес меня по лестнице, перешагивая через две ступени. До самого седьмого этажа, он крепко прижимал меня к себе. Его сбивчивое дыхание стало громче. Чем выше мы поднимались, тем дальше удалялись от мрака преисподни. Пережитого кошмара. Мне казалось, будто мы вместе возвышаемся, переступаем все обиды и боль, пережитые в прошлом. Я прижималась к его груди. Снова и снова повторяла, что люблю его. Что всегда любила.
И Камиль впервые отвечал.
Не насмехался. Не унижал. Не оскорблял.
Он шептал мне о своей любви. Просил успокоиться и снова повторял, что тоже всегда меня любил. И сейчас любит.
Его запах, его тепло, его слова возвращали меня к жизни. Воскрешали умершую надежду.
Держа меня одной рукой, он открыл ключом из сумки дверь. Вошел в мою квартиру и осмотрелся. Сразу внес меня в гостиную и очень осторожно опустил на диван.
Затем вернулся к стене и включил свет.
Он успел успокоиться. Его взгляд стал более осмысленным.
Камиль подошел к дивану и присел на корточки перед моим лицом, хмуро осматривая мои припухшие и покраснешие от пощечин Игната щеки.
— Блядь, маленькая…Я убью этого пидора, — хмуро прорычал он. Дернулся, хотел встать и пойти добить Игната. Я едва успела вцепиться в его рукав. Я сквозь слезы взмолилась
— Пожалуйста, Камиль, не оставляй меня больше. Я итак тебя двенадцать лет ждала…
Мой горячий итальянец пытался обуздать свой порыв. Совладать с клокочущей яростью. Наконец, он выдохнул. Перехватил мои руки и поцеловал пальцы.
— Ева, у тебя есть лед? Надо срочно приложить, пока отек не начался, — спокойнее произнес он.
Я лишь махнула в сторону кухни.
Я не чувствовала лицо. Но понимала, что щека опухла.
Камиль вернулся через минуту с кухонным полотенцем и палетой льдинок.
Высыпал все кубики в ткань и скрутил мнимую грелку.
Сел на край дивана возле меня, помогая чуть отодвинуться. Начал аккуратно прикладывать холодное к коже.
— Камиль, я не хочу больше воевать. Я всегда тебя любила. Всю свою сознательную жизнь. Почему между нами все всегда так сложно? — я прикрыла глаза, глотая слезы.
Боже, целых двенадцать лет одиночества! Разлуки…Ради чего?
— Ева, я тебя тоже полюбил с первого взгляда. Но…я не принимал того, что ты меня бросила. Сейчас же, я тоже выгорел. Простил тебя. Я тоже не хочу больше злиться. Все эти годы я пытался принять твое решение выйти за другого мужчину замуж, родить ему сына. Больше не хочу загоняться. Я люблю тебя и хочу, чтоб мы жили вместе. Ты развелась, свободна. У нас, наконец, есть шанс начать все заново. И не думай, что я когда нибудь упрекну тебя сыном… И он поймет. Он ведь взрослый. Сколько ему? Будет одиннадцать? — пока Камиль говорил, я осознавала, что скрывать больше его отцовство мне не удастся.
И даже, подделанная дата рождения в Свидетельстве, что Мирон младше на год, не убедит его. Стоит им увидеть друг друга, все станет ясно. Мирон вылитая копия Камиля. Словно в ту первую ночь между нами был плотный слой копирки.
Я скажу Камилю…обязательно…
Но не сейчас!
Я эгоистично не захотела портить первый момент нашей искренности. Мне необходимо было напитаться его любовью, которую он все это время маскировал в агрессии и разврате.
Хочу взаимности. Отогреться, растаять.
Хочу быть любимой. Этим гонористым неприрученным итальянцем. Пусть его жар, пыл весь впитается в меня и запустит замерзшее в одиночестве сердце.
И завтра я обязательно ему все скажу…
* * *
Простые хлопковые простыни приняли нас радушно и уютно. Мы успели в спешке поскидывать всю одежду и теперь обнаженная кожа касалась прохладной перины, гудящая голова потонула в подушках.
Губы Камиля ласкали меня очень нежно, как в моих эротических фантазиях, только теперь все это происходило наяву.
Он, как педантичный следопыт, находил на моем теле закоулки и эрогенные зоны, о существовании которых я все тридцать лет не догадывалась.
Его язык заинтересовала моя ключица. Он провел по всей длине острой косточки, оставляя влажный след. Остановился в ямочке на шее и подключил упругие твердые губы.
Слишком медленно, наслаждаясь каждым сантиметром моей кожи, он прошелся к груди. Отогрел и приласкал соски, перекатывая во рту заострившиеся бусины.
Его руки очертили мои ребра. Дошли до бедер, требовательно разводя мои ноги в стороны.
Камиль не торопился. Впервые я чувствовала, что мы занимается не сексом, а любовью. И у него это тоже было впервые. Я безошибочно знала, что этот циничный разбалованный мужчина учится любить кого то кроме себя.
Я смотрела на него с обожанием. Впитывала каждое его движение, мимику, ласку.
Подготовив меня к нашему таинству единения, он устроился выше и вошел в меня на всю длину. Продолжил зацеловывать губы, съедать мои стоны.
И наши движения были мучительно медленные, осторожные. Пропитанные пониманием и признанием.
Я прижималась всем телом к нему. Мне нравилось, как набухшие соски царапают его плоскую грудину; как его поджарый живот с вырубленным рельефом сухих мышц трется об мой; как высокие кучерявые волосы вокруг его члена с каждым точком притираются к моему лобку и задевают клитор.
Наши стоны тихие приглушенные поцелуями, сливались со звуками влажных пошлых хлопков плоти.
Сейчас все происходило именно так, как всегда должно было быть.
