Но вот, когда вторая бутыль почти опустела, закуска давно кончилась, а раздухарившийся Вовка принялся громогласно вещать, как притесняют и обижают его треклятые Жмыхи и как он их всех ненавидит, Миша приступил, наконец, к делу.
— Вован, — проворковал милиционер, обняв приятеля за плечи, — у тебя ббуровая машина есть?
— Ес-сть.
Вован кивнул чуть сильней, чем следовало. Столешница отозвалась глухим «Бумм!». Когда «Пом. гл. инж.» поднял голову, пунцовый лоб украшали налипшие колбасные шкурки и раздавленный помидорный кружок.
— Дашь покататься?
Вовка снова кивнул. Помидорка шмякнулась на пол.
— Сищас.
Плетнев выскребся из-за стола, минуту постоял, придерживаясь за стену, чтобы зафиксироваться в вертикальном положении. Потом шагнул к подоконнику, выудил из вороха бумаг помятый бланк, цветом напоминавший бинты египетских мумий времен Древнего Царства и протянул Мише.
— Вота. Заявка. Пши.
Миша взял бумажку.
— Пши, друх, — повторил «Пом. гл. инж.». И добавил, икая: — А меня с собой возьм-мешь? Я тож хчу пкатася.
— Взь… взьму, канешна. А чего псать-то? — милиционер вопросительно уставился на приятеля.
— Че хошь пиши. — Вован махнул рукой. — Это же за-яв-ка. Вот и зая… заявляй, че хошь. А потом к дзиректору пйдем. Только тсс! Тихо, чтоб гадские жмыхи не услышали!
Двое молодых мужчин ползли на четвереньках по темному коридору. Миша держал в зубах бланк заявки. Вован, освещал путь засунутым за шиворот электрическим фонарем. Кружок света скакал по коридору как подвыпившая блоха.
— Наддо прям к дзиректору, — вещал Плетнев громогласным шепотом. — Дзирректор — душа-чловек. Не то, што эти его прих… прих… прихлебальники. Суки! Жм-мыхи недобитые! И секретарши у них ссстервы. Тсс! Главное, чтобы они не услышали. Все испортят. Пкататься не дадут. А дзиректор — он… он такая лапочка. — Вовка всхлипнул и добавил задушевно: — Он сам покататься любит.
Дверь в директорский кабинет была заперта.
— Рядом, — скомандовал Плетнев.
Миша и «Пом. гл. инж.», по-прежнему на карачках, выстроились бок о бок у двери.
— На счет три. Бумм!
На директорскую дверь обрушился град тяжелых костяных ударов.
Из внутренностей кабинета донесся приближающийся сердитый цокот каблучков. От волнения Миша едва не выпустил изо рта бланк заявки. Дверь распахнулась.
«Ноги» — подумал молодой человек, когда перед его носом возникла пара стройных ножек, обутых в черные туфли-лодочки с миниатюрными бантиками на носах. Туфли ножкам были чуть великоваты.
— Гам к хихектоху, — сообщил милиционер бантикам и двинулся вперед. Вверху что-то отчаянно взвизгнуло. Стройные ножки легко оторвались от пола и исчезли в неизвестном направлении. Туфельки остались на месте.
«Убежала» — подумал Михаил — «И обувку оставила. Отнесу директору, а то потеряется».
Сзади подтолкнул Вовка.
— Двигай, пока Ленка ушла, — прошептал он конспиративным шепотом. — А то не пропустит. Ленка, она строгая.
А несчастная Ленка, забравшись с ногами на кожаный диван для важных посетителей, с ужасом взирала на незнакомого белобрысого мужика с прослюнявленной бумажкой в зубах и «Пом. гл. инж.», ползших на карачках через обширную приемную. Воздух наполнился гремучими парами почти настоящего коньяка.
Когда посетители добрались до директорской двери, белобрысый толкнул ее лбом и оба просочились внутрь.
Голова Геннадия Гаврилыча Жмыха цветом, формой и отсутствием волос напоминала приплюснутую с двух концов сардельку с торчащими ушками. Голова помещалась на сарделешном же туловище, облаченном в дорогой английский костюм.
Только что генеральный директор попросил секретаршу Леночку приготовить кофе, запереть приемную и никого не впускать до особого распоряжения.
И вот уж на столе появилась вожделенная дымящаяся чаша, а к ней — тарелка с умопомрачительно вкусным печеньем. Леночка шмыгнула за дверь, благоразумно опустив глаза, чтобы не увидеть, как шеф облизывается. Шеф имел привычку по-кошачьи облизываться перед едой, но не желал, чтобы по учреждению ходили сплетни о его чудачествах.
Директор повел носом, с удовольствием втягивая кофейный дух.
Заверещал мобильник.
— Зараза! — рявкнул Геннадий Гаврилыч и швырнул вопящую трубку в сейф.
После директор облизнулся. И еще раз. И еще.
А потом увидел голову. Просто голову, лежащую на столе. Белобрысую. С пунцовым лицом, будто обваренным кипятком. С закатившимися как у висельника глазами и свисающей изо рта полуизжеванной бумажкой.
— Мама, — прошептал Геннадий Гаврилыч.
— Фы фафафку фъифефли, — прошелестела голова мертвыми губами.
— Пдпишите, шеф. Мы катася хатим, — донеслось откуда-то снизу, и тотчас на столе возникла вторая мертвая голова.
— С нами бог! — заорал директор и выплеснул на умертвиев дымящийся кофе.
— Оооооо! — замычала вторая голова.
— Ааааааа! — завопила первая.
— Чур меня! Чур! — пискнул Геннадий Гаврилыч.
— Мамочка-мамочка-мамочка! — запричитала в приемной секретарша. — Когда же кончится этот бедлам!
Бедлам не кончался.
— Больно! — горланил Плетнев. — Больноооо!
— А еще директор! Мы к тебе бумагу на подпись принесли, а ты… — кричал Миша, пытаясь сорвать с Вовки покрытую коричневой жижей рубашку. Плетневу достался почти весь кофейный заряд.
— Вон! — горланил Геннадий Гаврилыч. Он вспрыгнул на кресло и пригоршнями швырял в чужаков печенье. — Вон!
— Только и можешь, что «Вон» орать, — рассердился милиционер. — Бумажку подпиши, потом ори. Да не гоношись ты, Вовка! Рубаха прилипла, снять не могу. Эй, директор, подлец, смотри, что с посетителем сделал.
— Уволю! — зарычал директор. — Уволю посетителя к чертям. И тебя, белобрысый, уволю. Лена, зови милицию!
В ответ из приемной донесся придушенный писк секретарши.
— Ленка, милицию! — взбеленился шеф.
— Подпиши, и будет тебе милиция, — пообещал Михаил.
— Вот тебе! Выкуси! — взвизгнул Геннадий Гаврилыч, хватаясь за фароровое блюдо, на котором минуту назад высилась соблазнительная горка печенья. Тяжелая посудина неловко выскользнула из директорских рук и, перелетев стол, с грохотом рухнула на пол.
— Ай! — крикнуло что-то. — Что ж ты творишь, гад?!
Внизу произошло какое-то движение.
— Рожу расцарапаю! — добавил тот же голос, и вдруг, с изящностью леопарда на стол вспрыгнул голый человеческий череп на кошачьих лапах. В черных провалах глазниц пылал неугасимый адский огонь.
