— Если это всего лишь ошибка, зачем тогда ты идешь к телефону? — спросил Джон.
Это всех рассмешило, тем более что услышать шутку от Джона можно было нечасто.
Когда Оливер вернулся, все уже кончили есть. Родди курил сигару, а Джон принес из кухни поднос с кофейным сервизом. Виктория чистила Томасу апельсин — как бы плотно малыш ни поел, он всегда любил закончить трапезу апельсином. Апельсин был сочный, и Виктория так увлеклась этим занятием, что даже не подняла глаз на вошедшего Оливера.
— Надеюсь, новости хорошие, — услышала она голос Родди.
Последний кусочек апельсиновой корки упал на тарелку, и она стала делить апельсин на дольки. Оливер ничего не ответил.
— Ничего серьезного, надо думать?
В голосе Родди звучало беспокойство.
Оливер опять не произнес ни звука. Его молчание вдруг привлекло внимание Виктории. Оно становилось слишком долгим и слишком натянутым. Даже Томас притих. Он держал в руке апельсиновую дольку и пристально смотрел через стол на отца. Виктория ощутила покалывание в щеках и поняла, что все на нее смотрят. Она взглянула на Родди, потом подняла глаза на Оливера. Увидела его лицо, чрезвычайно бледное, и глаза, холодные, немигающие. Она почувствовала, как кровь отливает от щек, и безотчетное чувство обреченности тошнотой подкатывает к горлу. Она сглотнула.
— В чем дело? — спросила она тонким, еле слышным голосом.
— Знаешь, кто сейчас звонил? — обратился к ней Оливер.
— Представления не имею.
Она не могла сдержать дрожь в голосе.
— Чертов мистер Арчер. Он звонил из Гемпшира.
«Я же просила ее не звонить. Я обещала написать ей опять. Я объяснила ей, что Оливер против».
— Ты им написала.
— Я… — У нее пересохло в горле, и она снова сглотнула. — Я не писала ему. Я ей написала.
Оливер подошел к столу, положил ладони на столешницу и наклонился к ней.
— Я же запретил тебе писать ей. — Каждое слово было, как удар молотка. — Я же сказал, чтобы ты не смела ни писать ей, ни звонить, ни связываться с ней никаким другим способом.
— Оливер, я должна была…
— Каким образом ты вообще узнала, куда ей писать?
— Я нашла ее адрес в телефонной книге.
— Когда ты отправила письмо?
— В четверг… нет, в пятницу… — Виктория совсем растерялась. — Не помню точно.
— Что я в это время делал?
— Кажется, ты спал.
Получалось так, что она действовала тайком, исподтишка, и она вынуждена была как-то постоять за себя и оправдаться.
— Я говорила тебе, что хочу написать ей. Для меня было невыносимо, что она ничего не знает о Томасе… не знает, где он.
Выражение лица Оливера не смягчилось ни на йоту. Виктория с ужасом почувствовала, что сейчас заплачет. Губы ее задрожали, комок все еще стоял в горле, глаза наполнились ужасными постыдными слезами. Она вот-вот расплачется перед всеми!
— Она знала, черт возьми, где Томас.
— Нет, не знала.
— Она знала, что он со мной. И это все, черт побери, что ей нужно было знать. Он был со мной, а я его отец. Что я с ним делаю и куда везу его, никого не касается. И в первую очередь тебя.
Слезы уже текли у нее по щекам.
— Но, я думаю… — только и успела она сказать, прежде чем он перебил ее.
— Я никогда не просил тебя думать. Я велел тебе помалкивать и не раскрывать рта.
Вслед за этим тяжелый кулак Оливера с силой обрушился на обеденный стол, отчего все, что было на столе, зазвенело и задрожало. Томас, ошеломленный непривычной для него яростью и злобой, заключенной в словах, которых он не знал, но интуитивно понял, решил последовать примеру Виктории и ударился в слезы. Глаза его превратились в щелочки, рот открылся, и остатки наполовину пережеванного апельсина повалились изо рта на нагрудник.
— О, Бога ради… Оливер, перестань.
Она вскочила на ноги, хотя колени у нее дрожали, и постаралась вытащить Тома из стула и утешить его. Томас прижался к ней, спрятал испачканное сладкой массой лицо у нее на шее, чтобы спрятаться от громкого крика.
— Перестань сейчас же, при Томасе. Прекрати!
Но он проигнорировал ее отчаянный призыв. Он уже не мог совладать с собой.
— Ты знала, почему я не хотел связываться с Арчерами. Потому что понимал: как только они узнают, где мы, на меня тут же посыплются слезливые просьбы, а если я на них не откликнусь, то угрозы. Именно так и случилось. Теперь не успеем мы оглянуться, как к нам явится чиновник в черном сюртуке, чтобы вручить письмо от адвоката или кого-то в том же роде…
— Но ведь ты говорил… — Она не могла вспомнить, что он говорил. Из носа лило, и она едва могла говорить из-за слез. — Я… я…
Она едва понимала, что именно силилась сказать. Возможно, «я сожалею», но это последнее унизительное признание, так и не произнесенное, все равно уже не могло утихомирить Оливера. Ни рыдающий сын, ни плачущая любовница, ни все извинения мира.
— Знаешь, кто ты? Ты лживая сучка.
И выдав этот заключительный залп оскорбительной брани, Оливер выпрямился, повернулся и торжественно удалился. Виктория осталась стоять в столовой с лицом, залитым слезами, с рыдающим в истерике ребенком на руках, возле перепачканного стола и при полном молчании двух потрясенных этой сценой мужчин. Но хуже всего было унижение и стыд.
— Дорогая моя, — сказал Родди.
Он вышел из-за стола, подошел к Виктории и встал рядом. Она понимала, что нужно перестать плакать, но не могла остановиться или вытереть слезы, или даже поискать носовой платок, пока на руках у нее рыдающий Томас.
— Ну-ка, — сказал Джон Данбит.
Он подошел, взял у нее Томаса и прижал его к своему широкому плечу.
— Вот так. Сейчас мы пойдем поищем Эллен. Может быть, у нее найдется для тебя конфетка. — С Томасом на руках он направился к двери. — Или шоколадное печеньице. Ты любишь шоколадное печенье?
— Дорогая моя, — повторил Родди, когда они ушли.
— Я… я ничего не могу поделать… — всхлипнула Виктория.
Смотреть на нее было невыносимо: заплаканное лицо, хлюпающий нос, рыдания и все прочее; и он заключил ее в объятия и притянул к себе, нежно гладя по голове. Немного погодя, он дотянулся рукой до нагрудного кармана своего старого твидового пиджака, вытащил красно-белый носовой платок и дал его Виктории, чтобы она смогла высморкаться и вытереть слезы.
После этого все понемногу улеглось, и на этом кошмарная сцена закончилась.
Виктория отправилась искать Оливера. Больше ей ничего не оставалось делать. Она нашла его на берегу озера. Он стоял у дальнего края мостков и курил. Если он и слышал ее шаги по траве, то не подал виду, потому что даже не обернулся.
