Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Она не то чтобы кофе не хотела и не то чтобы не хотела, как это красиво называется, преломить хлеб, то есть пирожные, с матерью Виталия. Она просто не могла бы заставить себя проглотить сейчас даже каплю воды.
– Я вас слушаю, Глафира Сергеевна, – сказала та.
Она по-прежнему называла ее по имени-отчеству. Это было той частью ее язвительности, придраться к которой было невозможно.
– Инна Люциановна, я уезжаю, – сказала Глаша.
– Насколько я помню, вы никогда не считали нужным сообщать мне о своих перемещениях. Если они вообще были. – Инна Люциановна пожала плечами. – Да мне, правду сказать, вовсе и не интересно о них знать.
– Я понимаю. – От ее холодного тона Глаша почувствовала себя спокойнее. Во всяком случае, наконец поняла, что может говорить сколько-нибудь внятно. – Я должна уехать к человеку, с которым была пятнадцать лет. До того, как встретила Виталия.
– Должны? – переспросила Инна Люциановна. – В чем же заключается ваш перед ним долг, если мне позволено узнать?
Она жестко и точно выхватила из Глашиной речи то, что было в ней неточным. Что попросту было враньем.
От этой жесткости и точности Глаше сделалось еще спокойнее. Мысли ее потекли ровно, ясно и в слова стали облекаться без затруднений.
– Долга никакого нет, вы правы, – кивнула она. – Но с этим человеком случилось то, что следует считать неприятным и тяжелым. И я чувствую от этого такую тревогу, что не могу оставаться на месте. Не могу не поехать и не узнать, что с ним, – уточнила она.
– Вы едете надолго?
– Не знаю.
– То есть не исключено, что вы вернетесь в Москву прежде Виталия?
– Я не знаю, – повторила Глаша.
– В таком случае вы могли бы вообще не говорить о том, что куда-то едете. Ни мне, ни ему. Современная связь позволяет стоять на вершине горы, уверяя собеседника, будто плывешь по морю.
– Я не могу не сказать Виталию, что еду, – ответила Глаша. – Но сказать ему по телефону… Этого тоже не могу. Потому и приехала к вам.
– Ход ваших рассуждений странен, но мне понятен. По-моему, вы впервые честны со мной.
Ход рассуждений Инны Люциановны тоже был если не странен, то парадоксален.
– Я не обманывала вас, – сказала Глаша.
– Меня – нет. Да и моего сына, я думаю, тоже. Вы маниакально честны с посторонними людьми. Не знаю, достоинство это или недостаток, но в то, что вы не обманывали нас, я верю. Однако себя вы обманывали безусловно. А мы с Виталием были следствием вашего самообмана. Разве не так?
Ее железный голос вдруг дрогнул. Глаша не поняла, что появилось в нем, обида или надежда.
«И почему так знакомы ее слова, где я их слышала?» – мелькнуло у нее в голове.
– Я не думала об этом, Инна Люциановна, – сказала Глаша. – Старалась не думать.
– Значит, я права?
– Да.
– Что ж, Глаша… – Холод, металл, отчуждение – все вдруг исчезло из ее голоса. Он сделался старческим, усталым. – Не похоже, что вы едете на поиски счастья.
– На поиски счастья я не еду точно. – Глаша невольно улыбнулась.
– Этим вы вызываете у меня недоумение и уважение. Как, впрочем, и тем, что так легко отказываетесь – прямо будем говорить – от благосостояния моего сына.
– Благосостояние вашего сына с самого начала ничего для меня не значило. Не потому, что я такая хорошая. Просто я узнала цену благосостоянию еще в ранней юности, и в зрелые годы оно уже не могло меня ослепить. В этом нет моей заслуги.
– Это заслуга того человека, к которому вы едете?
– Я не к нему еду сейчас. Я еду только узнать… Да. Это его заслуга.
– Виталию я позвоню сама. – Это она произнесла жестко, как отрезала. Но сразу же ее голос смягчился. – Он часть меня, Глаша, – сказала она. – Уж позвольте мне эту красивость, поскольку это правда. А потому для меня не имеет значения, по телефону я ему что-то скажу или иначе. Вы можете ехать спокойно. Я не держу на вас зла.
– Спасибо, Инна Люциановна, – сказала Глаша.
– Впрочем, не думаю, что это имеет для вас значение, – тут же усмехнулась она. – Особенно сейчас.
Глаша не успела еще дойти до электрички, когда вспомнились ей те слова. Те, что неясно мелькнули в памяти, когда Инна Люциановна говорила об обмане и самообмане.
«Эх, барышня! Себя обманываешь, кого винить будешь?» – вспомнила Глаша.
Она именно вспомнила это – так, словно не в книге эти слова когда-то прочитала, а услышала наяву. И словно не книжная Глашенька Рыбакова с надеждой смотрела на гадалку, которая раскидывала перед нею карты на переломе ее жизни, а сама она, растерянная, в смятении пыталась заглянуть три года назад в книгу своей судьбы.
Не могла она тогда понять, что написано в этой книге. И сейчас не могла!
Глава 7
Псков встретил Глашу метелью.
Хотя и не встречал он ее, наверное, – она-то ведь не воспринимала свой приезд как встречу с ним. Это был родной ее город, она не видела его три года. Но ей было не до него.
С автовокзала Глаша пошла в гостиницу. У нее не было сил на то, чтобы объяснять что-то маме и особенно – успокаивать ее, уговаривать, чтобы не плакала.
Странно было входить в чужой дом в двух шагах от родного. Но она лишь на секунду отметила про себя эту странность и тут же перестала о ней думать.
Еще в Москве она вытащила из Интернета все, что было известно о деле Коновницына. Собственно, было там сказано примерно то же самое, что она уже знала от мамы, только на одних сайтах говорилось, что наказано зло и разоблачены преступления зарвавшегося капиталиста, а на других – что произошел рейдерский захват концерна «БигФарм». Для того, что хотела знать Глаша, ничего не значила ни одна, ни другая формулировка.
Она хотела знать, где он. Но узнать это как раз и оказалось невозможно.
Она написала на сайты газет и сетевых изданий, которые освещали дело Коновницына. Ей никто не ответил. В две из этих газет она сходила тем же утром, когда приехала во Псков. В здание одной газеты ее не пустили, а в другой сказали, что журналист, который об этом писал, вчера ушел в отпуск.
Может быть, ее хождения и увенчались бы успехом, но ждать этого надо было бы слишком долго. Она не могла ждать.
«Почему я так отделяла от себя все, что было его жизнью?»
Эта мысль впервые пришла Глаше в голову. Ей стало невыносимо стыдно от того, что и пришла-то эта мысль лишь по прагматической причине.
Оказалось, что она не знает ни одного адреса, по которому можно было бы спросить о нем. Ни одного! Она в самом деле отделила от себя все – вернее, себя отделила от всего, что по ее представлениям не должно было ей принадлежать. Как провела она эту разделяющую линию, по какому правилу, праву? Неведомо!
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
