Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Мой Апухтин стал своего рода пробой пера. За программу нас хвалили, а Шишко вдруг спросила: «Валентина Илларионовна, а кто у нас следующий?» И я, не задумываясь, ответила: «Зинаида Гиппиус».
Мы начали собирать материал по творчеству Зинаиды Гиппиус, поэтессы Серебряного века. Но проблема заключалась в том, что две трети своей жизни она провела за границей, а снимать во Франции в 1990-е было нереально. Съёмки за границей – дорогое удовольствие. И работу пришлось отложить. А пока я предложила снять сюжет о поэтессе Анне Барковой.
Получилась интересная и необычная программа. Мы снимали Крутицкое подворье, дом, где жила поэтесса, Брюсов переулок, по которому она часто возвращалась из храма, тюрьму, где ей пришлось провести семнадцать лет.
Мы вели съёмку в разрушенной церкви XVI века, где крестили ещё Александра Суворова. Я должна была читать стихи на фоне руин. На меня всё это так подействовало, что я поняла: в моём исполнении это должно как-то отразиться. Не знаю, как объяснить, но вдруг я почувствовала какое-то мистическое единство строк Барковой, написанных в тюрьме, ауры разрушенного храма и моего голоса, звучащего в этих декорациях. В воздухе витало что-то от таинства молитвы. Я растворялась в сплетениях судьбы моей героини.
Как мне мешал контролирующий профессиональный взгляд режиссёра! Я тихим голосом попросила: «Аня, уйдите!» Так же тихо она спросила: «Почему? Зачем?»
Что сказать? Это было как если бы в консерватории застучал отбойный молоток. Я инстинктивно боялась, что мой настрой сломается и восстановить его будет сложно, почти невозможно.
Дальнейшее помню как в тумане. «Толстая! Уходи отсюда! Уйди, я сказала!» – грубо зашипела я на своего любимого режиссёра. Вспоминаю – и до сих пор стыдно. Стыдно, что нанесла хорошему человеку такую грубую незаслуженную обиду. И «уйди», да ещё «толстая», как будто я сама очень стройная! Потом много раз извинялась перед Аней за свой некрасивый поступок. Она поняла моё состояние и простила. Стихи и церковь подействовали на нас троих – на меня, режиссёра и оператора.
В квартиру Барковой на Суворовском бульваре нас не пустили. Мы постояли во дворе-колодце. Я представила себе, как поэтесса после семнадцати лет тюрьмы и лагерей в одинокой 14-метровой вечно полутёмной комнате пишет тончайшей прозрачности стихи. И в гулкой тишине двора я начала их читать.
Я продолжала мечтать о том, чтобы всё-таки вернуться к Зинаиде Гиппиус. И этот момент настал. Переплетения жизни двух поэтов – Зинаиды Николаевны Гиппиус и её мужа Дмитрия Сергеевича Мережковского – были такими насыщенными, что для их описания потребовался бы не один роман, но нам надо было отобразить лишь тонкий, но важный пласт.
Я читала дневники, письма, книги Зинаиды Гиппиус. Меня буквально пронзили строки: «Не скрою, что я в ужасной грусти: люблю Францию, люблю Париж, а меня тянет домой, в Россию, и не хочу верить, что нити, связывающие меня с Россией, порваны».
И ещё: «7 декабря, в воскресенье 1941 года умер Дмитрий Сергеевич. Пишу теперь, когда моя жизнь кончена, это я ощущаю сознанием. Я пока ещё живу физически только, а потому смерти моей не видят другие, и понимают, и не могут понять… Последний наш разговор с ним. Я говорю: «Выше России – свобода». А он: «Без России мне и свобода не мила!»
Мне пришла идея начать съёмки в Великом Устюге. Ранней весной 1992 мы с Анной Шишко отправились в путь. Оттуда ещё не ушла зима, стояли сугробы, но уже не белоснежные, а опавшие, потемневшие. Поражали храмы, которые пережили и революцию, и войну. Помню храм Михаила Архангела в окружении сугробов и одну прямую улицу, которая к нему вела.
Мы страшно замерзли, проголодались: с утра ничего не ели. Но зато отсняли прекрасный материал. Заглянули в закусочную – закрыто. Официантка сказала: «Приходите через час». Я не люблю козырять своим именем, но тут пришлось сказать, что я народная артистка, снималась в «Иронии судьбы», что мы специально приехали в Великий Устюг, чтобы снять фильм о великой поэтессе, и спросила: «Мы замёрзли и очень хотим есть. Неужели вы нас не накормите?» Она ответила: «Сейчас есть только окрошка». Это, конечно, было убийственно – ледяная окрошка с квасом, хлеб и больше ничего. Хорошо, что у нас была с собой бутылка водки. Мы хоть немного согрелись.
А в мае мы поехали в город Белев, где родилась наша героиня. Ещё это родина Жуковского. Весь город утопал в цветущих яблонях, и они как-то маскировали грязь и неустроенность быта маленького провинциального городка. Потрясли разрушенные храмы с падающими крестами, которые порой лежали на куполах. Страшное зрелище. А вокруг чёрные избы – жуть! Нам надо было показать юную Гиппиус. Моя дочь Ксюша была ровесницей поэтессы. Мы одели её в чёрную юбочку, белую кофточку и снимали в этом городе.
Нам удалось найти гимназию, где училась Гиппиус. Сейчас там дом престарелых. Тоже зрелище – не дай бог. Внизу сидели рядком старушки с жестяными кружками. Они глядели на нас своими выцветшими, какими-то космическими глазами, в которых на первый взгляд не было никакой мысли, но в то же время от них веяло такой печалью уходящей жизни…
На втором этаже стояла куча коек, и на них, словно арестантки, сидели бабушки. Помню одну с отстранённым, потухшим взглядом.
И тут нас осенило. Мы придумали, что Ксюша должна прийти сюда в красивом платье. Получилось, будто смешались две реальности: сегодняшний день с его нищетой и убожеством и время, когда наша героиня была молодой и счастливой.
Вспоминаю потрясающий городской музей. Директор подарил нам яблочную пастилу. На вид – буханка хлеба. Но на изготовление этого «кирпичика» уходит два ящика яблок. И делают такую пастилу только в Белеве. Отрезаешь кусочек, пробуешь – тает во рту Кисло-сладкий, нежный вкус. Ничего более вкусного я не ела. Нам рассказали, что пастилу делают по дореволюционному рецепту.
Мы снимали в Ялте, Петербурге, но обойтись без поездки во Францию было невозможно. Шёл 1993 год, и денег на такую роскошь не было ни у кинематографистов, ни у телевизионщиков. Но и не снимать в Париже было нельзя, потому что в этом городе поэтесса провела многие годы. Раньше я часто бывала во Франции и, может быть, ещё и поэтому остро ощущала, что чувства русской эмиграции можно передать только в Париже: нищету, бездомность, неприкаянность. Нас не могла спасти Прибалтика, в которой в советское время любили снимать Запад. Пришлось решиться на авантюру.
В то время ВГТРК руководил Олег Максимович Попцов. Попасть к нему на приём было трудно, и мы начали искать подходы. Нам повезло: нашёлся человек, который нам помог. Его помощница Людмила Владимировна сразу поняла, что у нас есть право на Париж, и устроила встречу с Попцовым.
Я знала, что все зависит от первой фразы, и сразу ляпнула: «Олег Максимович! Коммунисты нас никогда не пустили бы снимать во Францию. Неужели и демократы не пустят?» Этой фразой я его сбила с панталыку. Он не знал, что ответить. А мы торопились рассказать, что изучили архивы, сняли почти весь фильм, и только период эмиграции поэтессы остался за кадром.
И глава ВГТРК дрогнул: «Денег нет, но вы их получите». И нам оформили командировку – с билетами, суточными и т. д.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
