Конде, которого Кристина известила о своём отречении от трона ещё при отъезде из Швеции, поспешил заочно засвидетельствовать ей почтение. Из личного свидания у них ничего не вышло. Он приехал к Кристине во дворец и выслал впереди себя слугу с извещением о прибытии. По этикету хозяйка должна была спуститься по лестнице и встретить его лично, но шведка не пожелала соблюсти это правило. Отныне Кристина, как никогда ранее, старалась во всём и всегда подчёркивать свой королевский статус. Кроме протокола, других оснований своего королевского достоинства у неё не осталось, и тем жёстче она настаивала на выполнении положенных ей как королеве почестей[92]. Обиженный Конде уехал и засвидетельствовать своё почтение шведской Минерве смог лишь на каком-то рауте.
Елизавета Богемская, подруга Рене Декарта, так и не решилась встретиться с женщиной, отнявшей у неё близкого человека. Она сидела вместе с Кристиной в партере театра, и обе обменивались пристальными критическими взглядами.
Антверпенские собеседники королевы отметили её хороший, но засорённый грубыми выражениями французский язык — сказывалось влияние французских либертинцев! Грубые мужские манеры и неряшливость в одежде и причёске тоже не могли не обратить на себя внимание.
Сюда, в провинцию Брабант, дошли радостные для испанцев вести о разгроме французского десанта под Кастелламаре. Французский флот, посланный для освобождения Неаполя от испанской оккупации, высадил отряд под командованием герцога де Гиза, который потерпел от испанцев сокрушительное поражение. Это событие вряд ли удостоилось серьёзного внимания со стороны перевозбуждённой Кристины, а между тем уже через два с половиной года Неаполь станет для неё знаковой величиной.
Семнадцатого августа королева по воде отправилась знакомиться с культурными и церковными достопримечательностями Брюсселя. Она посетила монастыри иезуитов и кармелитов, а после этого стала гостьей нескольких местных аристократов, в том числе банкира де Иллана. При возвращении в Антверпен её ждал сюрприз: она была встречена и препровождена до дома толпой жителей города с факелами и пушечным салютом. Оказалось, что в город специально для того, чтобы приветствовать королеву Кристину, с французского театра военных действий прибыл штатгальтер Испанских Нидерландов эрцгерцог Леопольд. Он предложил ей переехать в брюссельский дворец, но королева, уставшая от чрезмерного внимания народа и не желавшая связывать себя какими бы то ни было обязательствами с испанцами, предпочла монастырь Сен-Мишель. Здесь работал ученик Рубенса Юстус ван Эгмонт, который сделал несколько портретов королевы, включая и тот, на котором она изображена в римском шлеме и с собачкой у ног. У Кристины зародился план остаться в монастыре на длительное время, чтобы принять в нём новую веру, но этому плану по неизвестным причинам не суждено было осуществиться.
До сих пор она ничем не намекнула на то, что собирается обратиться в католическую веру. Сначала надо было вдоволь насладиться свободой. Впрочем, она тайно попросила испанского короля подготовить почву для её крещения и прибытия в Рим, но испанцы не отличались оперативностью, дело затянулось, и Кристина в ожидании ответа застряла во Фландрии. Возможно, это было даже к лучшему, потому что сразу после отъезда из Швеции возникли проблемы с получением апанажа. На первых порах она решила воздержаться от резких шагов и заявлений, которые могли бы быть истолкованы шведским правительством как вредные или недружелюбные. Существовал большой риск, что как только она покинет лоно лютеранской церкви, выплата апанажа прекратится вовсе. Вообще выплата Кристине содержания будет предметом постоянных недоразумений и хлопот до конца её жизни. Дело осложнялось ещё и тем, что Карл X втянул страну в новые расходы, начав дорогостоящую войну с Польшей, потом с Россией и Данией. В этой ситуации королева, прежде чем переходить в католицизм, пыталась получить сразу большую сумму, которую можно было бы поместить в банк и которой хватило бы до конца жизни.
Из Антверпена Кристина написала цитировавшееся выше письмо своей близкой подруге в Швеции графине Эббе Спарре. Как мы помним, королева признавалась в нём в любви, выражала свою тоску и заверяла, что навсегда сохранит образ любимой Эббы в своём сердце. Теперь мы приведём довольно странную на первый взгляд приписку к этому посланию: «Я прошу передать привет всем моим друзьям и подругам, а также и тем, у кого нет желания быть таковыми. Я прощаю их от всего моего сердца, тем более что я не из-за них чувствую себя хуже. Я забыла сообщить Вам, что у меня всё хорошо, я принимаю здесь все знаки внимания, что я в хороших отношениях с принцем Конде… Занимаюсь тем, что хорошо ем, хорошо сплю, немного читаю, смеюсь и смотрю французские, итальянские и испанские пьесы и даю времени собственный ход. Одним словом, я не слушаю больше проповедей, я плюю на всех проповедников в соответствии со словами Соломона о том, что всё остальное — суета. Ибо человек должен жить в своё удовольствие, есть, пить и петь».
С. Стольпе пишет, что, если бы письмо не было настоящим, можно было бы подумать, что оно написано другим человеком. Кристина предстаёт перед нами человеком, исповедующим ценности, которые она раньше преследовала, критиковала и презирала в себе и в других. Теперь она плюёт на проповеди и проповедников и наслаждается едой, вином, пением, театром и т. п., не давая себе труда объясниться в том, что оказало на неё такое влияние, вызвавшее резкое изменение привычек и жизненных установок.
Но всё объяснялось просто. Это всегда было её горячим и внутренним желанием, только все эти годы королева была вынуждена его скрывать, что ещё раз показывает, какой сильной волей и мастерством лжи и лицемерия нужно было обладать, чтобы у всех на виду, ежедневно, ежечасно скрывать свои настоящие чувства и желания, притворяться скромной лютеранкой и постоянно дисциплинировать себя, следить за тем, чтобы не проговориться и ни единым словом не обнаружить своих истинных мыслей.
Интересно в этой связи отметить, что первому человеку, которому Кристина после выезда из Швеции сообщила о перемене веры, был не какой-нибудь епископ или политик, а французский вольнодумец и эпикуреец Пьер Гассенди. Она по-прежнему налево и направо «раздавала» рискованные замечания. Когда один иезуит сказал, что Кристина станет такой же известной во всём мире, как святая Бригитта Шведская, королева ответила, что ей хотелось бы стать самой разумной среди всех святых. Одной аббатисе, восторгавшейся поступком шведской королевы и предлагавшей ей остаться в монастыре, Кристина ответила, что лучше выйти замуж, чем стать монашкой в монастыре.
Аналогичные примеры можно было бы продолжить. Все современники Кристины единогласно свидетельствуют о том, что она не стала набожной католичкой, а осталась на позициях французских вольнодумцев. Она издевалась над ханжеством церковников, любила удовольствия и не пыталась этого скрывать. Её духовник патер Гуэмес испытывал по этому поводу беспокойство и сомневался, не будет ли Кристина сожалеть о смене веры. Конечно, католичество её притягивало, она участвовала в богослужениях и богословских диспутах, но желала быть католичкой на собственных условиях. Не для того она отказывалась от короны Швеции, чтобы запирать себя в монастыре или огораживать частоколом церковных догм.
