Запыхавшись, с дрожащими руками, я подбегаю к укрытию как раз вовремя: начинается дождь, я чувствую удары крупных редких капель. К счастью, огонь еще горит. Швырнув в угол кучку мокрого, скользкого от мыла белья, я хватаюсь за навес, который мы сделали специально для защиты огня, и растягиваю его над костром. Успела – дождь начинается всерьез. В иные дни нашего убежища, сделанного из палок, листьев и обрывков плота достаточно, чтобы укрыть огонь от непогоды, а в иные – нет. Разводить костер заново – дело трудное, и мы делаем все, чтобы сохранять и поддерживать тот огонь, который у нас есть, особенно теперь, когда Кент умер. Кент… Мне становится больно от одного его имени, особенно там, где еще не выросли вырванные им волосы. Я выталкиваю его из памяти и начинаю торопливо развешивать наши тряпки на бамбуковом шесте под навесом – пусть посохнут хотя бы немного, пока не началось светопреставление. А то так и будем ходить в мокрых, вонючих тряпках, пока не уйдет муссон и я не постираю их снова.
Вытряхнув из своих обрезанных джинсов песок, кое-как напяливаю на себя сырую одежду и начинаю подтягивать куски желтого водонепроницаемого материала, оставшиеся от нашего плота. С двух сторон из четырех они натягиваются на наш шалаш почти до бамбукового пола, так что внизу их можно привязать. Зато две другие противно хлопают на ветру. Дождь обрушивается на остров изо всей силы в тот самый миг, когда я, свернувшись калачиком, сажусь в углу, там, где пластиковый навес особенно хорошо защищает плетеную стену, так что я остаюсь даже почти сухой. Где же Дэвид? До чего же горько, что он предпочитает переждать тропическую грозу где-нибудь в одиночку, чем делить убежище со мной…
Когда к дождю присоединяется ветер, я вскакиваю и бегу к шесту, снимать наполовину просохшие тряпки, которые тут же раскладываю на полу. Одежда спасена, и я опять заползаю под одеяло из листьев. Температура упала градусов на десять, огонь еле теплится. Без пиджака Маргарет, который, все еще сырой, лежит на полу вместе с остальной одеждой, у меня скоро начинают стучать зубы. Пора бы уже привыкнуть, не первый день я лежу тут одна и мерзну. Но мое тело, как будто прибавив к сегодняшнему разу все те холодные ночи, начинает трястись с головы до пят. Как же я выжила в ту первую ночь на острове, когда до самого рассвета просидела на песке, а на моих коленях остывало тело Маргарет? Думала о прошлом, о семье, о доме… И я закрываю глаза, словно для того, чтобы не дать своим воспоминаниям смешаться с дождем и ветром.
С удивлением я узнаю лицо, которое встает перед моим внутренним взором. Сегодня это не Джерри, а Дэвид. Вот он учит меня ловить рыбу, а вот мы смеемся с ним в самолете, еще до катастрофы, у него ровные белые зубы, и как приятно пахла его кожа, пока Кент зашивал мне плечо… Не проходит и нескольких секунд, и поток моих воспоминаний о разных эпизодах, связанных с Дэвидом, становится неудержимым. Вот счастливые дни, когда он улыбался, и мы были друзьями, а потом я убила человека, спасая ему жизнь, и он бросил меня, так внезапно и необъяснимо…
Поток сырого воздуха врывается под одеяло, прерывая мои воспоминания. Я протягиваю руку, чтобы поймать край плетеной штуковины и закутаться в нее плотнее, но я так замерзла, что у меня почти не гнутся пальцы. И вдруг я ощущаю на себе пальцы Дэвида, он растирает мне кисти рук.
– Лили, с тобой все в порядке? – Мне так холодно, что я не могу говорить, и только судорожно киваю. – Ты совсем замерзла, – шепчет он. – Где твой пиджак?
– Он т-т-там, – стучу я зубами. – М-м-мокрый.
Его руки скользят вокруг моего тела, обнимают меня, и я прижимаюсь к нему всем торсом: его тепло мне сейчас нужнее, чем воздух. Он без рубашки, отросшие волосы на груди щекочут мне лицо. Я придвигаюсь к нему еще ближе, прижимаю свои ледяные ноги к его ступням, еще теплым от нагретого песка. Моя правая нога так естественно проскальзывает между его ногами, замыкая наши сплетенные тела. От него пахнет солью и ветром.
До чего же хорошо снова оказаться в его объятиях, положить голову ему на грудь и слушать, как бьется его сердце, чувствовать, как его кожа словно срастается с моей там, где соприкасаются наши тела. Я тихонько вздыхаю и обхватываю его руками поперек торса, думая лишь о том, как бы подобраться поближе к источнику живительного тепла, пульсирующего в его теле. Вскоре все мои мышцы расслабляются.
– Лучше?
– М-м-м, – мычу я. – Гораздо лучше. Ты – самый лучший. Спасибо, Дэвид. – Слегка изменив позу, чтобы удобнее было говорить, я утыкаюсь носом ему в шею; его отросшая борода, пушистая, как овечья шерсть, щекочет мне щеку. Так бы и сидела весь день.
Но у Дэвида, кажется, другая идея. Как только слово «лучше» срывается с моих губ, он начинает расправлять свои конечности, отодвигая меня к стене нашего убежища.
– Что ты делаешь? – кричу я. – Не уходи, мне было так тепло. – Совсем по-детски я хватаюсь за него руками. Чем настойчивее он отталкивает меня, тем крепче сжимаются вокруг него мои руки. Я не хочу больше быть одна.
– Я… надо поискать какой-нибудь еды к обеду. Ты промерзла, тебе надо поесть. – Теперь Дэвид так напряжен, словно мягкая подушка вдруг обернулась скалой. Все ясно: ищет предлог, чтобы не быть со мной.
– Я не хочу есть, – говорю я сквозь сжатые зубы, запустив пальцы ему в плечо. – Я не хочу, чтобы ты уходил.
– Очень мило с твоей стороны, но я хочу уйти. – Он снимает с моего плеча свою левую руку, которой отодвигал меня в сторону, хватает меня за запястье моей правой и отрывает ее от себя. Короткий бросок влево, и он, перекатившись через бок, исчезает, оставив вместо себя всеобъемлющий холод.
– Неужели ты так меня ненавидишь? – Я встаю, одеяло из плетеных листьев падает, и я опять трясусь, на этот раз от гнева. – Неужели я вызываю у тебя такое отвращение, что ты даже в шалаше со мной побыть не можешь? Ты как-то говорил мне, что не выжил бы здесь один, а сам приговорил меня… к одиночеству на необитаемом острове. Как ты смеешь! Ты имеешь полное право ненавидеть меня за то, что я заставила тебя пережить, когда ты избавлялся от тела Кента, но…
– Ненавижу тебя? – повторяет Дэвид. Он стоит у самого выхода из укрытия, глядя на океан, и капли дождевой воды оседают на его волосах. – Я тебя не ненавижу.
– Ну, по крайней мере, я тебе не нравлюсь, это очевидно. Ты все время убегаешь от меня, а я уже устала догонять.
– Так перестань, – говорит он, как-то особенно громко напирая на звук «р». – Хватит за мной бегать, Лили. Так будет лучше для всех.
– Я думала, мы с тобой друзья, – говорю я, подаваясь к нему. – Я думала, мы что-то значим друг для друга. Мы ведь столько всего выдержали вместе. Разве ты совсем не скучаешь по мне, Дэвид? – Я кладу свою ледяную, как сосулька, руку ему на плечо. Он пытается отпрянуть.
– Все меняется, Лиллиан. После Кента, после того, что он… – Дэвид встряхивает головой, и дождь стекает по его лицу, по несимметричному носу. Брызги разлетаются вокруг, мои руки становятся мокрыми. – В общем, я больше не могу, риск слишком велик. – Он упирается руками в бамбуковый пол, готовый в любую секунду оттолкнуться и исчезнуть в пелене дождя. Пока он не ушел, я хватаю его за руку.
