Буров и шевалье съели суп, расправились с пуляркой, отдали должное салату, фрикассе из кролика, индейке, ветчине. Честно говоря, им пока что было глубоко плевать и на маркизу, и на аббата-чернокнижника, и на масонские круги, и на дьявольские треугольники. Погорячее бы, погуще, побольше. Поев, попив, они поднялись, поблагодарили рассказчицу и направились в парк – вроде бы на променад, а на самом деле на военный совет. Брать аббатство было решено без промедления, нынче же ночью, для чего предполагалось выдвигаться тайно, пешим ходом, потому что просто так, без объяснений, экипаж маркиз не даст, да и вообще скорее всего не отпустит из расположения части. Ну и плевать, идти не так уж и далеко и наверняка не скучно: под покровом темноты что ни шаг, то приключение.
– Встречаемся в полночь, у фонтана, – подытожил Буров уже на крыльце.
Кивнул, махнул рукой и подался к себе – готовить снаряжение, морально настраиваться, общаться с подушкой. Ночь обещала быть запоминающейся.
“В полночь так в полночь”, – шевалье хрустнул пальцами, разминая руки, и невольно улыбнулся в предвкушении авантюры – он ведь даже не спросил, чего ради надо подставлять голову. Жажда приключений манила его, как магнит; как же, ночью, тайно, в чужой монастырь, да не со своим уставом, а с десятизарядной бандурой. Риск – благородное дело. Потом, опять-таки, как ни крути, – чувство локтя. Лезет себе князь к черту на рога, значит, надо ему, князю. А мужик он надежный, тертый, не боящийся ни смерти, ни крови. С ним хоть и хлопотно, но весело. Как такому не помочь? Все равно сдыхать когда-нибудь да придется, так уж лучше с музыкой.
Время до полуночи пролетело с приятностью, а постарались в том Морфей, повар-виртуоз и хозяин дома, более не докучавший своим тягостным присутствием.
– Спит он, лежит как бревно, – сообщила Мадлена за ужином Бурову и улыбнулась понимающе, впрочем, без намека на злорадство. – Набрался в одиночку, по-английски. Но на русский манер – чокаясь с самим собой в каминном зеркале…
Лаура тоже что-то не показывалась, остальным было наплевать, так что Буров и шевалье двинули в самоволку без проблем. Можно было, конечно, оборзеть в корягу и запрячь Бернара с рысаками-орловцами, но из соображений конфиденциальности не стали, аккуратно так перелезли через заборчик и рванули пешком – тише едешь, дальше будешь.
Ночь была тревожной. В переулках, в глубине дворов, слышалось движение, возня, временами бряцало оружие, раздавался вопль, резкий, сдавленный, будто придушили кошку, из ворот выныривали чьи-то тени, мчались вдоль домов и таяли во тьме. Париж напоминал огромную зловонную помойку, на которой кормилось урчащее зверье – трупоеды, падальщики, пожиратели отбросов. Хищные, трусливые, жадные, сбившиеся в стаю. Признающие лишь один аргумент – силу. Так что Бурова и шевалье никто не трогал, даже ближе чем на выстрел из мушкета не подходил – дураков не было. Лучше не связываться, не та порода. Эти даже рычать не будут, сразу разорвут на части. Или выпотрошат играючи, а может, просто оторвут башку. Потому что хищники, и хищники матерые. Знают хорошо, как пахнет кровь.
Правда, почти уже в самом конце пути, когда двинулись узким, похожим на расщелину проулком, из-за угла вдруг вывернулись четверо, с ревом схватились было за ножи:
– А ну-ка ша! Стоять!
Но тут неверный свет луны упал Бурову на лицо, и один из супостатов замер, потерялся, а потом возопил голосом моржеподобного Антуана:
– Братва, атас! Это же бык, который расписал Батиста с его красавцами, замочил Рошеро с его сынками и ухайдакал Жоржика Рваную Губу! Атас, братва, атас!
И первый рванул сломя голову во тьму.
– Рошеро? Батиста? – удивились разбойнички, забыли про ножи и с топотом припустили следом – дурной пример, он, как известно, заразителен. В проулке тишина совершенно явственно смешалась с вонью.
– А вы, князь, оказывается, чертовски популярны, – заметил шевалье и бросил шпагу в ножны. – Любит вас простой народ. Прямая вам Дорога в Генеральные Штаты .
– Может, все-таки вначале в монастырь, а? – Буров усмехнулся и, сняв волыну с боевого взвода, угнездил ее на поясе в петле. – Похоже, уже пришли…
Да, до аббатства Сен-Жермен де Пре было уже рукой подать – стрельчатые его очертания четко рисовались на фоне звезд. Ни одному добропорядочному человеку даже в голову бы не пришло лезть на эти стены под покровом ночи. Только не Бурову.
– Минуточку, мон шер, – на близлежащей пустоши, какие в Париже были повсюду, Буров нарвал полыни, сделал веник и царским жестом протянул Анри. – Прошу. – Мгновение полюбовался на фигуру шевалье, сплюнул и описал чертополохом замысловатую кривую. – Это от собачек. Первое, что они учуивают, – это незнакомый запах. А потом начинают тявкать. Со всеми вытекающими последствиями.
Буров понимал, что это так, полумеры. Эх, спецназовскую “каштанку” бы сюда, а лучше “мухтара” . Чтобы всех окрестных собачек в радиусе пяти лье пробрал вначале насморк, а чуть позже кровавый понос. Ошметками внутренностей.
Тем не менее они с Анри похлестали друг друга вениками, напихали полыни в карманы и за обшлага и неспешно – благо акция планировалась ближе к “часу собаки” – направились к аббатству с подветренной стороны. Устроились в низинке неподалеку от стены, затаились среди кустов, превратились в слух. Ночью нужно больше доверять ушам – а то ведь все кошки серы.
– Итак, мой друг, последнее ЦУ, надеюсь, вы извините меня за назойливость, – из холщовой сумки, висевшей у него через плечо, Буров достал эклеры, недоеденные за ужином, не спрашивая, с приказной бесцеремонностью протянул их Анри. – Ешьте, только медленно. Сладкое в темноте необходимо для глаз . – Сам взял липкую на ощупь трубочку, осторожно, чтоб не выпачкаться в креме, откусил. – Так вот… Дерну за веревочку один раз – стоп. Два раза – подъем. Ну а уж если закричу голосом бешеного мартовского кота – тащите, что есть мочи, сколько хватит сил. Вы когда-нибудь слышали, как кричат бешеные коты в марте? Может, показать?
Так, за разговорами и эклерами, они промерзли где-то с час, потом Буров посмотрел на небо, встал и с хрустом потянулся.
– Ну как у вас настрой, шер ами?
– Отличный, – ответил шевалье и двинулся за ним к гигантскому, росшему неподалеку от стены аббатства вязу. Это был настоящий монстр растительного мира, исполин, толщиной ствола напоминавший баобаб и, верно, помнивший еще тамплиеров, катаров и времена крестовых походов. Не таким ли был знаменитый Жизорский вяз, из-за которого пролилось столько английской и французской крови?
