В море. Вчера мы прошли острова Помоту. Сильный тропический ветер; небо облачное. В полдень впереди показалась земля (Таити). Джон увидел ее первым; еле заметную точку среди облаков — мыс Фааа. Через несколько минут обозначились утесы Моореа.
Сотнями выпрыгивают летучие рыбы. Очарованный остров близко… впечатление странное, непередаваемое…
А ветерок уже доносит с Таити аромат апельсиновых деревьев и цветущих гардений. Над островом нависли густые облака. Можно уже различить сквозь темную завесу зелень и кокосовые пальмы. Быстро минуем горы, и вот наконец коса Венеры, Фаре-уте и бухта Папеэте.
Я боялся разочарования, но вид Папеэте волшебен. На закате золотистый берег кажется издали раем.
В семь часов мы бросили якорь; никто не видел нашего прибытия. Уже ночью я сошел на землю. Я был опьянен ароматом ночного Таити и счастьем вновь увидеть эту землю.
Я пошел к дворцу. Дорога была пустынна; ее устилали бледно-желтые цветы и сухие листья бурао. Под деревьями стояла непроглядная тьма. Мало-помалу меня охватила беспричинная тревога — вся страна как будто вымерла.
Возле жилища Помаре молча сидели служанки. Что-то удержало на месте этих ленивиц, иначе они радостно выбежали бы нам навстречу. Однако они нарядились в белые туники и украсили головы цветами — значит, нас ждали.
Мое внимание привлекла одна молодая женщина, более изящная, чем другие, и я инстинктивно пошел к ней.
«Ах, Лоти!» — вскрикнула она, горячо сжимая меня в своих объятиях, и я встретил в темноте нежные щечки и свежие губки Рарагю.
VII
Мы с Рарагю весь вечер гуляли по дорогам Папеэте и садам королевы — то ходили по аллеям, то падали в душистую траву. Это были волшебные часы, память о которых остается на всю жизнь. А между тем мы оба были печальны, несмотря на радость свидания, — мы чувствовали, что скоро расстанемся навсегда!
Рарагю изменилась; она казалась более слабой и мучалась от сухого, опасного кашля. На другой день, при свете, я увидел ее бледное, выразительное личико. Ей было около шестнадцати лет — почти ребенок, но в ней уже проявилось то, что в Европе называют словом distinction: в ее маленькой фигурке было что-то нежное и возвышенное. Казалось, лицо ее обрело неземную прелесть умирающих.
По ее неожиданной прихоти она была принята в число придворных служанок и настояла, чтоб ей позволили служить Ариитее, к свите которой теперь принадлежала, и госпожа ее искренне полюбила. В этой среде она почерпнула некоторые сведения о европейской жизни. Чтобы мне угодить, Рарагю училась английскому языку и неплохо знала его. Она говорила с легким, забавным акцентом, и странно было слышать из ее уст фразы на старом английском языке — я был удивлен, мне казалось, что это другая женщина.
Рука об руку вышли мы на главную улицу, прежде такую шумную и оживленную. Но в этот вечер там не было ни молодых женщин, ни развешенных на верандах венков. И было так пустынно, как будто после нашего отъезда на Таити дул печальный ветер.
У французского губернатора был вечер. Мы подошли к его дому. В открытые окна были видны освещенные залы; там были все мои товарищи с «Rendeer» и все придворные дамы, королева Помаре, королева Мое и принцесса Ариитеа. Наверняка все спрашивали, где Гарри Грант, и Ариитеа, возможно, отвечала со спокойной улыбкой: «Он с Рарагю, моей служанкой, — она на закате ждала его у сада королевы». Да, Лоти был с Рарагю, и ничего другого для него не существовало.
Только одно маленькое создание, сидевшее на коленях в углу зала, заметило меня и закричало слабым голоском: «Io ora na? Loti! (Здравствуй, Лоти)». Это была маленькая принцесса Помаре V, обожаемая внучка старой королевы.
Я поцеловал через окно ее протянутую ручку, и никто из гостей этого не заметил.
Мы продолжали бродить, так как нам негде было остановиться. Рарагю тоже была очарована спокойствием и безмолвием ночи.
В полночь она захотела возвратиться во дворец, в свиту королевы и Ариитеи. Мы бесшумно отворили решетку сада и осторожно вошли, стараясь избежать встречи со старым Ариифаете, мужем королевы, который по вечерам часто здесь бродил. Дворец ясно белел за оградой под слабым мерцанием звезд; стояла полная тишина. Кругом все спало; успокоенная Рарагю простилась со мной и поднялась по лестнице.
Я вышел к берегу, сел в лодку и вернулся на борт. Казалось, в этот вечер на острове царила глубокая печаль.
На другой день Рарагю отказалась от службы Ариитее, и та не возражала.
VIII
Наша хижина под большими кокосовыми деревьями, пустовавшая во время моего отсутствия, опять приютила нас. Сад весь зарос дикими травами; розовые барвинки выросли и расцвели даже в нашей комнате. Рарагю взяла с собой любимую старую кошку, и все у нас пошло по-прежнему.
IX
Птицы для маленькой принцессы доставили мне в дороге столько хлопот, сколько только могут доставить птицы. Из тридцати выжило всего штук двадцать, и то утомленных переездом, — двадцать маленьких, взъерошенных несчастных существ, бывших когда-то зябликами, коноплянками и щеглами. И все равно, они очень порадовали больного ребенка — черные глаза принцессы засияли от счастья.
«Меа maitai (хорошо)», — воскликнула она, — хорошо, Лоти!
Птицы оставались птицами — облезлые, больные, они все-таки пели, и маленькая королева слушала их с восхищением.
X
В шесть часов утра — лучшее время в тропических странах — я дожидался в саду королевы Таимагу, которой назначил свидание. Таимага была странной даже по мнению Рарагю, которой с трудом удалось увидеться с нею и получить очень неопределенный ответ по поводу детей Руери.
