Я снова бросился за ним, как будто от этого зависела моя жизнь. Я потянулся и поймал пальцами грубую, смертельно холодную ткань. Другую руку я протянул Нуале и почувствовал ее пальцы… А потом король терновника потащил нас за собой.
Я не знал, бегу я или лечу. Трава под нами ложилась все быстрее и быстрее, позади нас солнце спряталось за холмы. Казалось, что вместо воздуха у меня во рту и в носу лед; дыхание вырывалось во тьму короткими морозными рывками. В небе появились миллионы звезд, я никогда не видел столько, и я услышал, как Нуала судорожно втягивает в себя воздух, то ли от восторга, то ли от страха.
Мы бежали. Над нами проносились кометы, под ногами бушевал ветер и неслись бесконечные холмы. Ночь становилась все темнее и глуше, и вдруг мы увидели между холмов огромную черную реку. Мы мчались прямо к ней.
Не знаю, зачем я продолжал цепляться за плащ. Подо мной сверкала звездами смертная тьма, отражение неба над нашими головами. Я никогда такого не видел. Может, порой замечал краем глаза черное обещание конца, но никогда не нырял в него с головой, широко открыв глаза.
Наши тела вошли в воду под звук смеха.
Нуала Печален я, когда ты весела,
Неискренен, хоть говоришь
ты честно,
Я умираю, когда ты жива,
И одинок, когда с тобой мы
вместе.
Стивен Слотер
(стихи из сборника «Златоуст»)
Темнота.
Даже не темнота - ничто. Я не чувствую руки Джеймса. Не чувствую свитера на своих плечах, дыхания, вырывающегося из моего рта. И даже самого рта не чувствую.
Я потянулась рукой к губам, чтобы убедиться, что они еще на месте, и ничего не почувствовала. Ни губ. Ни руки. Только всепоглощающая тьма - потому что у меня нет тела, а значит, нет глаз, чтобы видеть.
Время тоже перестало существовать.
Не было ни начала, ни конца.
Я перестала существовать.
Я закричала, но зачем кричать, если нет ни рта, ни связок, ни тех, кто может услышать?
А затем у меня появилась рука, потому что кто-то ее держал. А затем - уши, потому что я услышала, как Джеймс говорит:
- Нуала! Почему она меня не слышит?
Крупинки. Их втирают в мою кожу, вкладывают мне в руку, оставляют на моих губах. Соль. Как в картошке фри.
- Добро пожаловать в смерть, - произнес другой голос, низкий, грубый, грохочущий под нами и внутри нас.
Я распахнула глаза, внезапно сознавая их обыденную магию: как веки закрывают глазные яблоки, как соприкасаются верхние и нижние ресницы, когда я моргаю, как легко мой взгляд обращается к Джеймсу. Вокруг нас все еще было… ничто, но в нем со мной был Джеймс, и его красная футболка полыхала, как закат.
- Ты видишь свою смерть, - продолжил голос, и я поняла, что передо мной появился оленерогий король, - а она видит свою. Что видишь ты, Джеймс Антиох Морган?
Джеймс покрутил головой, будто осматриваясь в пустоте:
- Я вижу сад с белыми и зелеными цветами. Все бело-зеленое. Я слышу музыку. По-моему, она идет из-под земли. А может, из цветов.
- А что видишь ты, Оран-Лиа-на-Мен? - спросил Кернуннос еще более глубоким голосом.
Я дернулась:
- Откуда ты знаешь мое имя?
- Я знаю имена всех созданий, проходящих через мои владения, - сказал король терновника, - но твое я знаю потому, что сам дал его тебе, дочь моя.
Джеймс крепче схватил меня за руку… или это я его схватила?
- Я - ничья дочь, - отрезала я, впрочем сомневаясь. Раньше я бы сказала, что я - ничья сестра.
- Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен ? - вновь спросил король терновника.
- Деревья, - соврала я, - огромные деревья.
Кернуннос шагнул ближе - темная глыба в темной пустоте, видимый лишь потому, что он был сущностью посреди небытия.
- Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен?
Я не могла посмотреть ему в лицо - он был слишком высокий, и это пугало меня почти так же, как мой ответ.
- Ничто, - прошептала я, зная, что именно это и ждет меня после смерти, ибо у меня нет души.
Пустота поглотила мое слово, и я начала сомневаться, правда ли я его произнесла.
- В нем есть свои радости. - Рога Кернунноса тянулись в темноту, такую черную, что я мечтала увидеть звезды. - У тебя нет ответственности. У предстоящего нет конца. Если пожелаешь, то у твоих ног лежит необузданный гедонизм. Ничто - малая цена за такую жизнь, когда ты наконец склонишь голову к холодной земле.
Пальцы Джеймса сжались и отпустили мои. Он пытался мне что-то сказать. Кернуннос чуть наклонился в мою сторону. Он тоже пытался мне что-то сказать или хотел услышать что-то от меня, только я не могла понять что. Я не привыкла к тому, чтобы слова так много значили.
- Ты прав, - кивнула я, - и это подтверждают феи, которые смеются надо мной, и многие павшие ради меня люди. Но для чего? Я живу, чтобы высасывать жизнь из других тел, пока мое собственное не износится, и тогда я сгораю, и все начинается заново.
Я не чувствовала благодарности.
Кернуннос сложил перед собой руки - вполне человеческие, морщинистые, крепкие и белые, как у привидения.
- Тому причиной я, дочь. Моя отравленная кровь тянет тебя в костер каждые шестнадцать лет. Моя кровь дает тебе лишь половину жизни и заставляет отбирать остальное у тех, кто имеет душу и меняет свое дыхание на твое вдохновение. Я думал, что ты будешь довольна жизнью, в которой будет потакание слабостям, танцы и восхищение. Я не хотел, чтобы она причинила тебе боль, хотя вижу, что именно так и вышло.
- Довольна ли такой жизнью моя сестра? - с невольной горечью спросила я.
- Была довольна, - сказал Кернуннос, - но она уже умерла.
Кернуннос сделал странный жест в сторону Джеймса, и тот дернулся, будто прочитал что-то в линиях ладони короля.
- Девушка из моего сна, - произнес Джеймс, - которую пронзили железом. Я думал, это Нуала, я думал, что это ее судьба.
- Ты, как и я, видишь и прошлое, и будущее. - Оленерогий король повернул голову, вглядываясь в пустоту, как будто слушая чей-то зов. - Она не должна была умереть в этом году. Я отомщу за нее.
Его слова внушали страх; я услышала в них неоспоримую правду и почувствовала укол жалости к тому, кто убил мою сестру.
