1
— Ладно, вы эту премьеру на всю оставшуюся жизнь запомните…
Локтев с остервенением приколачивал к потолку театральной ложи кусок красного бархата и бурчал себе под нос:
— Премьера та еще будет. Всем премьерам премьера…
Стук молотка сдавленным эхом разносился по пустому залу, заглушая реплики актеров, — шла генеральная репетиция.
Прикрытие, которое организовал Локтеву Чебанадзе, было как нельзя более удачным. Скоростное завершение реставрации театра было объявлено чуть ли не стройкой краевого значения. И естественно, за ходом работ регулярно приезжали понаблюдать самые разные городские и областные начальники, опять же представители всяких культурных фондов, меценаты, потенциальные меценаты, просто местные знаменитости — дня не проходило, чтобы не нагрянули пять-шесть делегаций. Бродили, рассматривали, щупали, беседовали за жизнь с рабочими, всем, конечно, мешали и чудовищно тормозили процесс. Но Локтеву это было на руку — он этих гавриков наблюдал, изучал, как клопов под микроскопом. Как они корчили из себя «отцов народа», радетелей за искусство и эстетическое воспитание. Восемь лет этот театр лежал в руинах, никому дела не было, а тут вдруг сообразили, что негоже упустить, такую возможность показать себя с одной стороны как бы крепкими хозяйственниками, а с другой — опять же спасителями душ народных. Если бы какой-нибудь храм реставрировался, было вообще гениально, но за неимением подходящего разваленного храма и театр, в конце концов, сойдет.
А буквально вчера Локтеву просто повезло. Одного из сильных мира сего он прижал в темном углу, когда тот без охраны и референтов слонялся по закоулкам сцены. И имел Локтев с ним короткую, но очень результативную беседу. Все эти сильные, известное дело, сильны, пока за ними армия телохранителей, а когда один на один, да еще с отчаянным человеком, тут вся их сила и кончается. Локтев даже особенно не давил, разговор сам собой получился. И разговор вышел об Анастасии и мэрской мафии. Всех, кто ему за Настю ответит, Локтев, конечно, не узнал, зато точно определился с теми, кто к делу непричастен и кого можно оставить пока в покое.
На сцене тощая тетка с плюшевой собакой на поводке, пытаясь перекричать молоток, горделиво рассказывала:
— Моя собака и орехи кушает.
— Вы подумайте! — тоже на пару децибелов громче, чем полагалось по пьесе, ответствовал ей партнер.
— Заждались мы! — проорала девушка в костюме горничной и, вдруг швырнув в партер шляпу, которую только что с кого-то сняла, плюхнулась в кресло: — Нет, я решительно отказываюсь играть в такой обстановке! У меня голова раскалывается, я вываливаюсь из образа!
— Или мы ремонтируем, или мы репетируем! — гневным фальцетом поддержал тип, которому рассказывали про собачку.
— Перерыв пятнадцать минут, — объявил Чебанадзе и перелез через барьер к Локтеву (главная ложа театра располагалась слева от сцены примерно на уровне третьего-пятого рядов партера). — Выпить хочешь?
— Ничего я не хочу, — отмахнулся Локтев, забивая последний гвоздь. Он придирчиво оглядел сделанную работу: нормально получилось, потолок себе и потолок — обыкновенный. Нет, даже не обыкновенный, а классный — вполне соответствующий тому, над кем ему предстоит нависать. — Готово. Только мусор выгрести, и можно хоть президента сюда сажать.
— Давай все-таки накатим по маленькой, — главреж извлек из кармана фляжку и, не касаясь губами горлышка, плеснул в рот глоток коньяка. — Ты, главное, не отчаивайся..
— Угу, — Локтев тоже глотнул и взялся собирать инструменты.
— Ты не угукай, не угукай! — Чебанадзе закурил, неловко пульнув спичку на кучу опилок. — Я же вижу, ты на последнем пределе. Возьми себя в руки, мужик ты или не мужик, ну?
— Угу.
— Опять «угу»! Ты на меня посмотри, смотришь? И остальные смотрят. И что видят? Видят творца в пароксизме вдохновения. — Главреж, уже не предлагая Локтеву, снова приложился к фляжке. — Нет, конечно, Чехов был гениальный писатель. Ты вообще в курсе, что это он придумал: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», и что «Волга впадает в Каспийское море», и даже про то, что в Греции все есть, — это тоже Чехов? И театр у нас, конечно, имени его, но знаешь, с каким удовольствием я поставил бы сейчас «Макбета» и задвинул бы этот «Вишневый сад», гори он огнем?!
— Сгорит, — Локтев затоптал задымившиеся опилки. — В этом — можешь не сомневаться. Все дерево рано или поздно сгорает. Или придут пожарники и вырубят.
