Он смазал резьбу серебристой уплотнительной пастой и вытер пот со лба. В тесной кухоньке было очень душно. Пятница шла к вечеру, и ему осталось затянуть последнюю муфту. Рядом стояло ведро – то самое, с хутора.
Они привезли все это в машине сюда, во владения Клосса. Он и Рита. И никто даже не подумал их остановить. Решили, должно быть, что кто-то из отдыхающих. Отец и дочь. Или внучка.
Врезать тройник в водопроводную трубу – дело не быстрое, поэтому они наговорились вдоволь. Рита рассказала о своей семье. С родителями контакт давно порван, а брат работает в Северной Норвегии. Сама она приехала на Эланд по наитию – захотелось начать новую жизнь. Ну, может быть, не только. Из-за Пекки тоже, конечно. Они встретились на рок-фестивале.
– А вы? – спросила она. – У вас нет семьи в Америке?
– Я никогда не говорил, что был в Америке. Я был в Советском Союзе.
– Теперь нет такого, – подвела итог Рита и больше ни о чем не спрашивала.
Он закончил работу.
– Попробуем, – сказала Рита и нажала кнопку.
Он сделал шаг назад. Мотор насоса заработал с тихим гудением.
Ну что ж. Начало конца. Так начинается катастрофа в семействе Клосс. И конец катастрофы ждать себя не заставит.
У него было именно такое чувство – все идет к концу.
Пекки и Валла больше нет. Они мертвы. Его жена тоже умерла. И ему скорее всего, недолго осталось.
Он посмотрел в окно.
Ряды бунгало напомнили ему лагерь для заключенных.
Земля обетованная, декабрь 1935
Жизнь – это работа. Сон и работа, ничего другого.
Для Арона и Свена так и есть. Ночью они заключенные, днем – рабочие. Лаже не рабочие – рабы.
Топоры и пилы. С ними работают еще двое: Матти, высокий и тощий финн, и Гриша. Гриша, в отличие от Матти, небольшого роста, но он из тех, про кого говорят «поперек себя шире». Они валят еловый лес с утра до вечера и стаскивают стволы к реке. Обещали прислать лошадей, но пока не прислали. Работу лошадей делают люди.
Никто не знает, где они находятся. Где-то в Сибири – вот и все, что им известно. Короткий допрос, суд, занявший минут пятнадцать, – и они здесь. Всего трое судей, никаких адвокатов. Приговор написан, проштемпелеван, с него сняты копии. Они со Свеном осужден на восемь лет в исправительно-трудовом лагере. За вредительство.
Кому они навредили? Этого им не сказали.
Наказание заключается в работе. Работы еще больше чем там, на канале.
В тюрьме, куда они попали из фильтрационного лагеря, их продержали всего несколько дней. Сразу после суда выкрикнули из переполненной камеры и под конвоем отвели на станцию. Товарный вагон был набит людьми. Они долго сидели в тесноте, поезд не двигался с места. Потом двери открылись, в вагон ворвалось облако морозного пара. Оказывается, принесли еду. Все получили по миске супа, дверь закрылась, снаружи что-то лязгнуло, пробуксовали колеса, и поезд тронулся.
Ехали долго. Несколько дней, а может, и недель. Вагон без окон, только три зарешеченные форточки под самой крышей. Поезд все время останавливался и стоял на полустанках. Солдаты отгоняли сердобольных старушек, пытающихся передать еду арестантам. Потом опять свисток паровоза, скрежет колес – их везут куда-то еще дальше, на восток.
Уборной в вагоне не было, только небольшая дырка в полу, которая быстро заросла льдом, и приходилось испражняться прямо на пол в углу. Вонь от быстро растущей кучи поначалу казалась невыносимой, но потом привыкли.
На остановках в вагон заталкивали новых заключенных. Сопровождали их солдаты в ладно пригнанных шинелях с винтовками в руках. Арон смотрел на них и вспоминал детство, когда отец давал ему подержать свое ружье.
– Смотри, у них ножи на дуле!
– Это не ножи, – устало поправил Свен. – Это штыки.
– То есть с такой винтовкой можно и стрелять и колоть?
Свен не ответил. Прислонился спиной к стенке вагона и закрыл глаза.
На одной из станций поезд стоял очень долго.
Наконец тяжелые двери разъехались. Заключенных, или, как их тут называли, зэков, построили в колонну и куда-то повели. Трудовой лагерь помещался в еловом лесу. Первое, что Арон увидел, – сваленную в кучу припудренную снегом одежду Он присмотрелся – из кучи торчала почерневшая рука. до него дошло – это не одежда. Это труп.
– Людей здесь не хоронят, что ли?
Свен промолчал.
– Попробуй похорони, – пробурчал кто-то сзади по-норвежски. – В землю не то что лопату, лом не воткнешь. Все промерзло. Весной похоронят.
Здесь промерзло все. Не только земля.
Потом он увидел забор. Много рядов колючей проволоки с наросшим льдом. У столбов мечутся смутные тени огромных цепных собак. Чуть поодаль – сторожевая башня, высокая, как трехэтажный дом.
Ворота открылись, и колонну пропустили в лагерь. Их отвели в переполненный барак.
Арон посмотрел в треснувшее окно – смутный белый мир в сумерках и стена елового леса. Небо видно, только если подойти к самому окну и посмотреть вверх. И склон горы.
Лес.
Горы.
В ту зиму он насмотрелся на лес и горы на всю жизнь. На Эланде никаких гор нет. И деревьев почти нет, а здесь – нескончаемое море огромных, устремленных в небо сосен и елей.
Вокруг лагеря ни поселков, ни хуторов – ничего. Пустынный, скованный морозом край.
Дни они проводили в лесу, вечером возвращались под конвоем в барак. Раз в две недели – баня.
Лагерь довольно новый, всего года два, сказали им. Все это строили сами зэки. Вырубили деревья, выкорчевали пни, вырыли землянки. Понемногу построили хижины, а потом и настоящие бараки.
Свен и Арон делили барак еще с пятьюдесятью заключенными. Пятьдесят заключенных из десяти стран. Спят по трое на нарах, едят черствый хлеб и жидкую похлебку, которую зэки называют баландой. Греются у «камина» – ржавой бочки с приваренной, уходящей в потолок трубой. Чтобы нагреть барак, этот «камин» надо топить почти непрерывно – почти все тепло уходит в трубу.
Арон прислушивался к вою ветра за стеной барака, пытался вспомнить эландские осенние шторма – и не мог. Детские воспоминания понемногу стираются из памяти. Он уже взрослый. Ему шестнадцать.
Утром он просыпается, давит по традиции несколько клопов и встает. Если есть дрова, сует несколько поленьев в печку и зажигает.
Зэки начинают понемногу ворочаться, потом поднимаются один за другим, со стонами и руганью.
Но не все. Поднимались не все. Иногда они пытались разбудить кого-то, но находили остывшее тело.
