Лотти исчезает в спальне. Невротический танец. Снять ночнушку. Надеть брюки и кардиган. Посмотреть в зеркало. Седина, отяжелевшая грудь. И на шее тоже лишнего понаросло.
Лотти выглядывает за дверь, удостоверяется, что Эмброуз благополучно спустился. Лысая голова поплавком огибает нижнюю балясину, удаляется в кухню. Доисторические времена – Гранд-Опера, Ипподром, «Курзон», Часы принца Альберта. Плясали до упаду. Молодые были. Запах его твида. Турецкий табак, который он тогда любил. Благотворительные балы в Белфасте, ее платье шелестело на лестницах, рядом Эмброуз – в бабочке, набриолиненный, подшофе. Обоих раскачивает оркестр. Славное было время. Звезды были им потолками – или потолки звездами. Временами Лотти развлекали песнями о Канаде. Петь ирландцы обожают, умеют добывать песни со всех краев земли. Кое-кто знал даже слова баллады о Первом ньюфаундлендском полку, обреченном на гибель при Сомме, в Бомон-Амель.
Старые солдаты прошлых войн. Капитаны и полковники. Пилоты и штурманы. Гребцы и всадники. Кого ни возьми – элегантные мужчины. Неслись галопом в погоне на лис у подножий Моурна. Летние лужайки. Шезлонги. Теннисные турниры. Называли Лотти американкой, к немалой ее досаде. Пыталась даже избавиться от акцента, особо не преуспела. Стала пришивать на подол юбки торговый флаг Ньюфаундленда. Турниры затягивались до заката. Вечерние ужины. В особняках Белфаста. Часы подготовки за туалетным столиком. Наклониться к овальному зеркальцу. Заправить выбившуюся прядь. Стереть излишки. Не переборщить с румянами. Туши поменьше, зато поярче помаду. Ну как я тебе, милый? Честно говоря, моя прекрасная, ты мне опаздываешь. Всегда так отвечал, но при этом подмигивал, и его рука тесно обхватывала ее талию. Потом Лотти стояла голой перед зеркалом, расплетала волосы, а белый воротничок Эмброуза спархивал на кровать, и ночь была добра к ним, всегда была к ним добра.
Лотти спускается в кухню, походка упруга. Он сидит у окна, пьет чай, грызет тост. Она наклоняется застегнуть ему пуговицы как надо и умудряется незаметно смахнуть клок пены под челюстью. Эмброуз гармошкой сминает вчерашнюю газету, со вздохом кладет на стол. Угроза взрыва в центре города. Семнадцать человек задержаны. На Питерз-Хилл мальчишке выстрелом перебили колено. В детской коляске обнаружено зажигательное устройство.
– Великие и верные герои Ирландии опять взялись за свое, – отмечает Эмброуз.
По пути на озеро даже машина как будто вздыхает с облегчением. Древняя церковь, стая дроздов под карнизами, объявления об аукционах на каменных колоннах, сараи лопаются от фуража, молочные бидоны за калитками, болота.
Рано утром проезжают мимо памятника культуры, по мостику на остров, затем мимо красных ворот.
Коттедж стоит на берегу, прячется под деревьями. Соломенная крыша давно крыта черепицей, но все прочее кивает на прошлое. Беленые стены, синяя дверь, старые медные цветочные горшки болтаются за окнами, выцветшие шезлонги, обеденный колокол на оградном столбе на задах. Сколько дней Лотти заколачивала здесь гвозди, вешала двери, красила стены и шпаклевала оконные рамы? Новая система отопления – так и не заработала. Насосы, трубы. Рулоны изоляции. Провода и колодцы. Началось с двухкомнатного домика – потихоньку разросся вдоль озера. Почти все здесь Лотти с Эмброузом сооружали в послевоенные годы. Покой и тишина. Ветер и дождь. Такое было время. Обветривались лица. Залезть на приставную лестницу, залатать черепицу. Прочистить водостоки. Летний домик превратился в зимний. Сколько ночей, ошарашенная простотой, она лежала подле Эмброуза в задней спальне. Глядя на восток через озеро. Наблюдая, как угасает свет.
Томас забрасывает машину на подъездную дорогу. Резковато. Эмброуз ерзает на заднем сиденье, но не просыпается. Колеса скользят по мягкой земле. В высокой траве у сарая уже припарковано несколько машин. Зять Лоренс зазвал слишком много гостей. Ну, так тому и быть. Это его выходные. Его ритуал.
– Дай деду поспать минутку.
Лотти перегибается через спинку и подтыкает одеяло мужу под горло. Тот слегка всхрапывает. Землю замесили в густую слякоть. Лужи, отпечатки покрышек. Лотти забыла резиновые сапоги и теперь шлепает по грязи к багажнику.
– Помоги-ка, Томас, вот спасибо тебе.
Он подгребает к машине, подставляет руки, волосы упали на глаза.
– «Дворники» бы себе купил.
Он щурится в недоумении, а она смахивает кудри ему со лба. Томас смеется, и Лотти нагружает его сумками, книжками, одеялами, отправляет в дом. Смотрит, как он дрейфует по высокой траве вдоль коттеджа, и стебли влажно оглаживают его джинсы. До сих пор носит широченные клеша. Сзади болтается подол рубашки. Мода парню до лампочки, всю жизнь так. Груз он тащит с трудом, едва не поскальзывается, но нет – нащупал опору на гравии.
Подплывает к синей двери – верхняя створка открыта, нижняя закрыта – и заглядывает в коттедж. Наполовину внутри, наполовину снаружи. Груз опирает на край створки. Даже издали Лотти слышит из дома звонкий дочерин привет. Из двери выплескивается счастье. Ханна в переднике. Челка, голубые глаза. Мать и сын обнимаются – пахнет табаком.
– А папа где?
– Подремать прилег. Дай ему две минуты.
– А окно ты опустил?
– Само собой. Начали уже?
– В пять утра манки расставили.
– Чего?
– Вышли затемно.
И словно по команде, Лотти слышит первый выстрел этих выходных. А затем и второй. Оборачивается – птичья стая штурмует небо над коттеджем.
Эмброуз в свое время тоже неплохо стрелял. На осенние выходные съезжались парусиновые дельцы. Фары обливали дорогу, окутанную бледными саванами утренней дымки. Сапоги. Охотничьи шляпы. Твид. Зеленые дождевики. Взброшены на плечи «браунинги» в оружейных сумках. Мужчины выступали на дорогу следом трусили собаки – лабрадоры, черные и рыжие. Лотти слышала стук набоек по гравию. Возвращались под вечер, одежда попахивала порохом. Нырок, хохлатая чернеть, гоголь. У них был ритуал – наливать бренди в кипяток, чтобы, говорили, дробь легче выходила. Вкус мяса навевал мысли о полетах.
Артур Браун. Упокой Господь его душу. До сих пор у Лотти хранилось запечатанное письмо из юности. Браун уже тридцать лет как мертв. Его сын Бастер рухнул из облаков на боевом задании. Когда столетие разодрали на куски во второй раз. Провальный опыт мирной жизни. Лотти помнит Брауна в Суонси: стоит на парапете, изогнувшись назад, мяч застыл в воздухе, на лице – полетная дуга быстротечной радости.
Утреннюю трапезу размечает непредсказуемый пунктир стрельбы. Лотти сидит в кухне, Ханна за столом, перед ними красно-белая клетчатая скатерть. Томас устроился у огня, читает, Эмброуз гуляет по берегу между дремотными передышками.
Лотти рада побыть с дочерью наедине: нынче такое случается все реже. Неизбежный чайник, масло, булки. Из вазы к столу клонятся лилии. Налетает густой порыв табака, обдувает лицо Лотти.
На подоконнике груда вскрытых писем и чековая книжка. От судьбы в дар дочь получила живой ум и талант (или же проклятие) раздавать деньги. Всю жизнь так: в детстве на Малоун-роуд приходила домой босиком. И сейчас в конверты вечно падают чеки. Красный крест. «Оксфам». Детский приют в Шафтсбери.
