Клэр кивает.
– Да. Ты не представляешь, как мне жаль.
– Спасибо. Это было нелегко.
Клэр делает глубокий вдох.
– Мэдди, мне нужно тебе кое-что сообщить. Поэтому я и хотела с тобой повидаться.
– Что?
– Не знаю, как сказать…
Мэдди щурится:
– Что-нибудь случилось?
– Господи, – вздыхает Клэр. – Я так виновата.
У Мэдди по шее бегут мурашки. Она понимает, что́ собирается сказать Клэр, и закрывает глаза. Она не хочет это слышать.
– Мэдди, это я, – продолжает Клэр. – Я все разрушила. У меня был роман с Гарри. Прости.
Услышать это хуже, чем просто знать. Мэдди бледнеет. У нее сжимаются зубы, и она сидит в оцепеневшей тишине, не шевелясь. Клэр склоняется над столом, напуганная, встревоженная.
– Что ты сказала? – наконец произносит Мэдди.
– Это я.
– Он тебе купил в Париже платье?
Клэр кивает и всхлипывает.
– Да.
– И остальные поездки?
– Да.
Мэдди глубоко вдыхает, неподвижно глядя в стену. Как отреагировать на подобное? Предательство бесстыдно, огромно. Противоестественно. Такое признание влечет за собой ярость, нет, хуже, убийство. Это несмываемое пятно. Но Мэдди не поднимает руку на Клэр. Не кричит, не повышает голос. Эта женщина умеет вынести побои, знает, как лишить истязателя радости от ударов, как бы сильно ни бил ремень.
Она ровным голосом спрашивает:
– Ты его любишь? – тихо спрашивает Мэдди.
– Да.
Клэр снова кивает, не смея встретиться с Мэдди глазами.
– Ясно. А он тебя?
– Думаю, тоже.
Любовь много хуже секса. Секс – всего лишь измена тела. Любовь – измена сердца.
Мэдди встает, подходит к столику в противоположной части комнаты и вынимает из ящика пачку сигарет. У нее слегка дрожат пальцы, когда она прикуривает. Делает несколько затяжек, стоя спиной к Клэр, глядя в сад на дождь, капающий с веток. Скрестив руки на груди, она поворачивается к Клэр:
– Когда это случилось?
Та сморкается в салфетку, по-прежнему не глядя Мэдди в глаза.
– Осенью. Когда Гарри приезжал в Нью-Йорк. Мы встретились на вечеринке. Я пригласила его к себе выпить. И…
Мэдди поднимает руку:
– Спасибо, достаточно. Мне не нужно этого знать. Задам тебе еще один вопрос. Зачем ты мне это рассказываешь?
– Я хочу, чтобы ты поняла, что мне очень жаль, и Гарри все равно тебя любит, хотя вы и разводитесь. Он не знает, что я здесь. Он бы возмутился, если бы узнал.
– Ты с ним виделась? – ахает Мэдди.
Если можно было поразить ее еще сильнее, то это случилось.
– Да.
– Когда?
– В выходные.
– Ты с ним спала?
Клэр колеблется, потом кивает.
– Да.
Мэдди закрывает глаза.
– Ясно.
Клэр ждет. У нее мокрые от слез щеки.
– Клэр, спасибо, что зашла. Не могу сказать, что ты меня порадовала, но твоя смелость меня восхищает. Я не знаю, чего ты от меня ждала. И мне жаль тебя разочаровывать, если ты надеялась, что я закачу истерику или начну забрасывать тебя оскорблениями, а то и чем похуже.
– Нет, я…
– Пожалуйста. Позволь мне закончить. Я хотела сказать, как мне грустно оттого, что ты предала нашу дружбу. Когда ты к нам впервые пришла прошлым летом, мы тебя приняли, и вот как ты нам отплатила. Не знаю, как ты с этим сможешь жить.
– Мэдди…
– Тебе лучше уйти. Однажды я поверила твоим слезам. Не оскорбляй меня еще сильнее, думая, что я опять им поверю.
Мэдди направляется к двери. Клэр следует за ней.
– Мэдди, я… Я не знала, чего ждать, когда шла сюда, но надеялась, что ты хотя бы попытаешься простить Гарри и не ненавидеть меня.
– Я не могу тебе обещать ни того ни другого. А теперь, пожалуйста, уйди.
Я прихожу к ней вечером. Мэдди позвонила мне в бешенстве.
– Эта сучка! – кричала она в трубку. – Эта мелкая сучка!
Когда я являюсь, она уже пьяна. На кухонном столе бутылка водки. Лужи от растаявшего льда. Неизвестно, когда она начала. Наверное, вскоре после того, как ушла Клэр.
Мэдди плачет. Рассказывает мне об их разговоре. Чайная посуда так и стоит в гостиной на стеклянном столике. Я замечаю, что одну чашку швырнули через всю комнату, ее осколки кучкой лежат на полу. Из носа у Мэдди течет, на губах вздуваются пузыри, лицо мокрое от слез. Я никогда не видел ее такой за все годы, что мы знакомы. Я даю ей свой платок, она его берет и оставляет себе.
– Пойду, скажу Джонни спокойной ночи, – говорю я.
Она молча машет рукой. Я поднимаюсь. Глория читает Джонни сказку на ночь.
– Привет, приятель, – улыбаюсь я. – Мама просила передать тебе спокойной ночи и сказать, что она тебя любит.
– Что с мамой?
– Ничего. Немного устала.
– Это из-за папы?
– Нет, – отвечаю я, усмехнувшись. – Говорю же, просто устала.
Я наклоняюсь и целую Джонни в лоб. Он мне не верит. Вот так дети и учатся не доверять взрослым.
– Она придет к тебе утром. Поспи.
– Спокойной ночи, дядя Уолт.
Я киваю на прощание Глории и закрываю за собой дверь.
Мэдди внизу курит. Я наливаю нам обоим еще.
– Надеюсь, ты не рассчитываешь поесть, – говорит она. – Еда мешает алкоголю. К черту еду. Я больше не готовлю ни черта никакой еды. Я в Нью-Йорке живу. Могу заказать на дом все, что захочу, когда захочу. Кстати, заказать тебе что-нибудь? Тайское? Мексиканское? Все, что, к чертям собачьим, угодно. Кредитка и звонок – и все, и какой-то несчастный ушлепок на велике привезет все к дверям. Готовят только тупые. У меня годы ушли, чтобы это понять. Видишь сковородки? Я их продам. Кулинарные книги раздарю. Что скажешь, Уолтер? Тебе нужна кулинарная книга? Выбирай. У меня их до хрена. Французская, итальянская, греческая, американская, современная, haute cuisine. Говори, у меня все есть. Я этим занималась только ради Гарри. Ему, мать его, это так нравилось.
– Нет, мне не надо, – отвечаю я.
– Доброй ночи, мисс Мэдди, мистер Уолтер, – говорит Глория через четверть часа.
Она в пальто. Уже почти девять.
– Доброй ночи, Глория! – весело восклицает Мэдди. – До завтра. Спасибо.
Когда Глория закрывает дверь и запирает ее снаружи, Мэдди произносит:
