Рэнтаро болтал, шагая по разбитой дороге. Раз заговорив, он уже не мог остановиться — воспоминания оживали одно за другим. Асафуми казалось, что он снова стал ребёнком. Но это был связный рассказ, а не бесконечно прокручиваемая плёнка. Не в чайной комнате дедова дома, а на этой горной дороге под палящими лучами жаркого солнца ему довелось услышать рассказы деда. Асафуми так погрузился в истории Рэнтаро, что перестал замечать боль от впивавшихся в босые ноги мелких камней.
— В те времена японцы жили во многих городах Малайи. Я складировал лекарства в домах японцев и продавал их оптом в китайские аптеки. Я торговал лекарствами вразнос и среди малайцев. Поначалу со мной ходил переводчик-малаец, а когда я выучился малайскому языку, я стал ходить один.
Похоже, Рэнтаро стало жарко, и он снял свой покошённый форменный пиджак. Под ним оказалось застиранное просвечивавшее нижнее бельё. Рэнтаро вдруг протянул свою одежду Асафуми: «Наденешь?» Но Асафуми тоже было жарко, и он обливался потом. К тому же, надень он пиджак, низ-то всё равно останется неприкрытым. Отрицательно покачав головой, он спросил: «Сколько лет вы пробыли в Малайе?» Повязав пиджак на поясе, Рэнтаро ответил:
— В первый раз три года. Я уже выучился говорить по-малайски и привык к тамошней жизни, когда меня призвали в армию. Я вернулся в Японию и отправился в Сибирь. Когда, отслужив в Сибири, я вернулся в Японию, встал вопрос о женитьбе, и я женился на девушке, которую нашли для меня родители. Поэтому я уже не мог отправиться в Малайю. Вместе с отцом и старшим братом мы продавали лекарства в Японии. А когда мне было около тридцати, случился маньчжурский инцидент, в Сингапуре антияпонски настроенные китайские мятежники вдребезги разнесли аптеку Тамии.
По просьбе Тамии я снова отправился в Малайю, чтобы помочь ему восстановить дело. Так и вышло, что я стал ездить в Малайю примерно раз в году. В аптеку Тамии я привозил японские лекарства, а на обратном пути вёз лекарственное сырьё.
— Вы ездили туда раз в год? — изумлённо спросил Асафуми.
В то время на дорогу уходил месяц плавания на корабле. Раз в году совершать такое дальнее путешествие можно было только при большом желании. Рэнтаро, гордо вышагивая с деревянной дубинкой на плече, кивнул.
— В ту пору чем больше было разъездов, тем больше заработок. В магазине у Тамии дела шли успешно, он построил фармацевтическую фабрику и приступил к производству лекарств. А я как раз составлял для него фармакологические описания на малайском языке.
— Понятно, — сказал Асафуми.
— Тогда работа в Малайе ещё только налаживалась. И Корейский полуостров, и Тайвань были японскими владениями, Маньчжоу-го[58]тоже считалось наполовину японским владением. И мы осуществляли масштабный экспорт тоямских лекарств для живших там японцев, корейцев и тайваньцев, налаживали фабричное производство. Создавали фармакологические описания лекарств на местных языках. Что ни говори, а в те времена продвижение в Азию было государственной политикой, и государство оказывало всяческую поддержку. Поэтому дело Тамии процветало, и где-то после начала японокитайской войны он попросил меня открыть филиал в Кота-Бару и отправиться туда. Это была интересная работа, и я решил взяться за неё.
— Но ведь у всех вас были семьи в Тояме.
Асафуми вспомнились отец, дядя Асацугу, тётя Тано.
Но Рэнтаро как ни в чём ни бывало ответил:
— Работа торговца лекарствами такова, что две трети года его не бывает дома. Какая разница, в Японии он или за границей? К тому же я выполнял свой высший моральный долг, помогая государству.
— Что вы имеете в виду?
Асафуми недоумевал, какая может быть связь между торговлей лекарствами и государственной политикой.
Рэнтаро удивлённо заморгал, а потом горько усмехнулся:
— Война уже проиграна, поэтому это уже не секрет. Когда мы собирались открыть филиал в Кота-Бару, в магазин Тамии пришли контрразведчики и предложили нам сотрудничество. Речь шла об агентурной информации и о сотрудничестве в деле умиротворения населения. Ну, поскольку просьба государства равнозначна приказу, Тамии пришлось согласиться.
Асафуми впервые слышал, что пребывание Рэнтаро в Малайе было связано с государственной политикой. Заметив, что Асафуми слушает его с большим интересом, Рэнтаро увлёкся и продолжил.
— Я передавал разговоры, услышанные во время странствий по деревням, помогал распространению прояпонских настроений, раздавая лекарства от малярии и чесотки. Тем временем японские войска, высадившись в Кота-Бару, спустились южнее и захватили Сингапур. Офицеры японской армии, оккупировавшей Кота-Бару, приходили ко мне и собирали различную информацию.
— Значит, вы сотрудничали с японской армией.
Со смешанными чувствами Асафуми слушал деда, оказавшегося соучастником захватнической войны. Рэнтаро удовлетворённо кивнул:
— Во время войны я, как гражданин, выполнял свой долг.
30
Складывавшая на веранде постиранное бельё Сая подняла голову, услышав крик.
На дороге перед домом трое мальчишек окружили Исаму. Они били его кулаками, пинали ногами по коленям. Малыш, которого мальчишки схватили за руки и за плечи, отчаянно сопротивлялся, брыкаясь ногами и отбиваясь головой. Сая, бросив бельё, как была босиком, бросилась во двор и побежала к ним. Трое мальчишек, испугавшись подлетевшей с развевающимся подолом Саи, бросились прочь. Отбежав подальше, они завопили, приложив ладони ко рту:
— Сын аптекарской содержанки!
— Эй, черномазый!
Сая подобрала с земли камень и бросила в них, попав одному из мальчишек в плечо. Дети были потрясены.
— Идиоты! — разгневанная Сая снова запустила в них камнем.
— Идиоты, идиоты! — несколько раз прокричала она.
Мальчишки, развернувшись, бросились бежать. Сая положила руку на плечо тяжело дышащего сына. Одежда у него была разорвана, щёки и руки покрыты ссадинами.
— Мамочка, они… — начал было объяснять по-японски Исаму.
Сая остановила его, давая понять, что всё понимает. Обняв сына за плечи, она вернулась с ним домой.
С тех пор как Исаму начал ходить в начальную школу, она замечала, что он часто возвращался домой со следами побоев. Но он ни на что не жаловался или говорил только, что неудачно упал. И Сая не докучала ему расспросами. Она догадывалась, что над ним издеваются. Видимо, дело было в том, что его ломаный японский и нестандартное поведение слишком выделялись на общем фоне. И Сая гордилась тем, что Исаму молча противостоит этому.
Они зашли в прихожую. Сая раздела сына и промыла ссадины. Затем переодела его в чистое бельё и дала ему варёной картошки. Усевшись на веранде, Исаму с аппетитом принялся за еду. Сая снова принялась складывать бельё.
