– Сколько раз ты дала Билли Тэннеру, чтобы попасть в такое шикарное заведение? – спросила она, печатая каждое слово. – Пять? Шесть? Десять? Ты берешь у него, Элен, – помнишь, Сьюзи Маршалл рассказывала, как это делается? Ты брала у него? Я хочу сказать – сколько Билли получает? Пятьдесят долларов в неделю? Шестьдесят? Для парня вроде Билли закатиться в такое место – крепко ударить себя по карману. Ты, видно, особенно расстаралась, чтоб его расколоть. А может, я ошибаюсь. Может, для тебя дать – раз плюнуть. Как для твоей мамочки. В Оранджберге каждый мужик знает, что твоя мамочка готова задрать юбку за новое платье. Или за бутылку спиртного. Говорят, тогда она бывает очень изобретательной. Я всегда думала, до чего, должно быть, жутко носить вот такие платья, – она хлопнула по белому платью Элен, – и считать на пальцах, сколько раз мамочке пришлось перепихнуться, чтоб за него заплатить…
– Заткни свою грязную лживую пасть!
Элен бросилась на Присциллу-Энн, но та оказалась проворней. Увернувшись от Элен, он порскнула в кабинку. Дверца захлопнулась, щелкнула задвижка. Из кабинки послышался отвратительный, истерически возбужденный смех.
– Да брось ты, Элен, не стервеней. И не делай вид, будто не знала. Разве ты ни разу себя не спрашивала, почему у тебя никогда не было парня? Конечно, знала. Билли Тэннер – другое дело. Но какой приличный парень захочет гулять с дочерью шлюхи?
Наступило молчание. Элен сверлила взглядом закрытую дверцу. Она чувствовала, что если не уйдет сию же минуту, то расплачется, а если не расплачется, то ее вырвет. Она не помнила, как вернулась на место; в глазах у нее все расплывалось. Дейл тем временем заказал еще пива; его красивое лицо раскраснелось, он смеялся.
– Брось ломаться, Тэннер, мне-то ты можешь рассказать. В конце концов, все мы мужчины, верно? А когда мужчине хочется поразвлечься – я имею в виду, по-настоящему поразвлечься, – тут уж ничто, ну ничто так его не раскочегарит, как черная…
– Билли, увези меня отсюда, – тихо сказала она, но Билли все понял по ее лицу и уже был на ногах. На столе стояла пластмассовая тарелочка, на тарелочке лежал счет. Билли извлек бумажник и начал отсчитывать купюры одну за другой; подумал – и добавил еще одну. В бумажнике ничего не осталось. Откинувшись на спинку дивана, Дейл наблюдал за ним с широкой ухмылкой.
– Что ж это вы нас одних оставляете? Нехорошо. Просто стыд…
Билли наклонился через стол. Он был выше Дейла и массивнее. Улыбочка так и застыла на лице у Дейла.
– Еще слово, – спокойно произнес Билли, – скажешь еще хоть слово, студентик, и я загоню тебе зубы в глотку. Усек?
Он взял Элен за руку, и они ушли.
До Оранджберга их подбросила попутка, дальше они добирались пешком. Не доходя до трейлерной стоянки, Билли остановился. Луна была на ущербе, но все еще довольно полной. Она высвечивала пыль на дороге, деревья, бледное лицо Билли. Его глаза горели голубым огнем, словно он сердился. Смотрел он не на Элен, а мимо нее, на деревья.
– Все переменится, – вдруг выпалил он. – Все переменится. Ждать осталось недолго. Он не видит. Они почти все не видят. Но так будет. – Билли махнул рукой. – Он окончил колледж. За неделю, верно, читает больше книг, чем я за год, и все равно не видит. Как мой папаша и большинство наших местных. Но все переменится; раз неправильно, значит, должно измениться, вот и все. Я не всегда так считал. Мальчонкой я так не думал. Если я скажу отцу, что теперь думаю, он мне все лицо распишет. Но я все равно так думаю. Смотрю вокруг и вижу одну только ненависть. Кроме ненависти, я ничего в жизни не видел. Ненависти и страха. Все скребутся, скребутся, чтобы удержаться за свое местечко на мусорной куче, не соскользнуть чуть ниже. Я почти у самого низа, поэтому и вижу – вижу, во что это превращает людей. Взять хоть отца. Он тринадцать лет не работает, пьет – губит здоровье, но знаешь что? Отец считает, что с ним все о'кей. Потому как он знает – что бы ни случилось, он – белый, а раз так, то при любом раскладе в самом низу не окажется. Самый низ – это для цветных. Он думает, будто их ненавидит, только на самом деле это не так. Он в них нуждается, понимаешь? Нуждается, потому что ничего другого у него не осталось, потому что на них одних отец может смотреть сверху вниз…
Он говорил все тише, замолк, повернулся к Элен и заглянул ей в лицо.
– Я так хотел… – он нахмурился, – так хотел, чтобы ты сегодня повеселилась. Хотел, и готовился, и все пошло прахом. И…
– Ох, Билли. Обними меня. Крепко-крепко… Элен шагнула к нему как слепая, и он обнял, прижал ее к себе обеими руками. Она опустила голову ему на грудь, услышала стук его сердца и расплакалась. Ей казалось, что она плакала очень долго; плакала о себе, и о маме, и о Билли, и о его отце; плакала об Алабаме и о том, что ей пятнадцать лет; плакала, потому что светила луна и деревья шелестели под ветром. И пока она плакала, Билли не вымолвил ни единого слова. Он просто крепко держал ее, прижавшись лицом к ее волосам. Когда она наконец затихла, он нежно приподнял ее лицо и посмотрел в глаза.
– Хотелось бы мне, чтобы ты была предназначена для меня, – произнес он с огромной нежностью и печалью. – Хотелось бы верить, что так и будет – когда-нибудь. С той минуты, как я себя помню, я только этого и желал, я даже молился об этом. И сегодня… я собирался тебе об этом сказать. Что я чувствую, Я думал… надеялся.
Но я всю дорогу сам себя обманывал и, может, все время знал, что обманываю. – Билли нахмурился, его зимородковые глаза горели, как звезды. – Жаль, что я не могу хоть изредка заглядывать в будущее. Чтобы узнать, что случится – с тобой. Ведь я не знаю, куда ляжет твой путь, но он уведет тебя очень далеко отсюда. Это я знаю. Мне хочется, чтобы тебе там было счастливо и надежно. И еще хотелось бы думать, что ты не забудешь. Не забудешь меня. Как мы вместе проводили время…
– Билли?
– Я люблю тебя. – Он взял ее за руку и подержал с секунду. – С того самого дня, как ты сюда приехала. С того времени, как ты была совсем еще крошкой. Ты прекрасна. Ты ни на кого не похожа. В тебе есть что-то особенное. Когда я вижу тебя, луна и солнце будто разом светят на небе. Вот и все. Мне просто хотелось, чтобы ты знала. Это ничего не изменит. Я не жду от тебя ответного чувства. Но мне хотелось, чтобы ты знала.
Элен опустила голову. Она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
– Знаешь, что сегодня сказала мне Присцилла-Энн? – Она не решалась взглянуть на него. – Она сказала… сказала, что у меня мать шлюха.
Слово далось ей с трудом. Билли вскинул голову, как сторожкий зверь, почуявший опасность. Он шагнул к Элен, но она остановила его, подняв руку.
– Сказала. Так и сказала. Сказала, что в Оранджберге все это знают, может, кроме одной меня. Все мужчины. Она сказала…
Билли обнял ее.
– Неважно, что она там сказала. Выбрось из головы.
Она ревнует.
– Не могу выбросить. Никогда не забуду. До смерти помнить буду. И прошу тебя, Билли, пожалуйста, ответь.
