— Не хотела бы, чтобы он принимал нас за легкомысленных людей, способных только накрыть на стол и сделать соус с взбитыми сливками. Ведь мы более сложные.
Действительно. Особенно она. Аньес мне доказала это спустя десять минут, когда мы пошли в «Кафе Марли», чтобы пообедать. Мы заранее не заказали столик, и очень элегантный метрдотель предложил нам расположиться на террасе — на улице под согревающим зонтиком. Он говорил медленно, очень уверенный в себе, настоящий «сеньор». От соседства с Лувром, должно быть, ему перекосило мозги. Он тоже стал считать себя частью национального достояния. Аньес вернула метрдотеля с небес на землю. Досадные помехи сегодня не должны были беспокоить ее. Она очень куртуазно попросила его предпринять небольшой инспекционный осмотр помещения ресторана в поисках свободного столика. Пока он это делал, я стал говорить о том, как расточительно расходуют электричество эти печи от дизайнеров. Веками в этом дворце мерзли в холода. Моя тоска по прошлому не убедила Аньес.
— Архаичные цивилизации расходовали природные ресурсы еще более расточительно, — сказала она. — Зеленые меня просто смешат. В Амазонии индейцы юги рубят деревья, чтобы сорвать с них плоды. Знаменитое бережное отношение к окружающей среде американских индейцев — это просто вздор. Я уже не говорю о целых лесах, которыми пожертвовали, чтобы обогревать Версаль.
Итак, в конечном итоге мадам одержала верх. Метрдотель посадил нас за один из так называемых заказанных столиков в зале. Рядом с нами директриса издательства «Сей» обедала с директором «Экспресс», знакомые лица виднелись везде, ведущая тележурнала держала за руку какого-то типа хулиганистого вида, у которого были необыкновенно густые брови. Позади бесконечного лба он завязал конский хвост, получился лысый с длинными волосами. Аньес некоторое время рассматривала эту пару и в конце концов не удержалась от саркастического замечания:
— Она моргает, как люминесцентная вывеска, и постоянно облизывает губы. Ее пластический хирург должен был бы прописать ей успокоительное. И без очков ей не обойтись. Она уже не смотрит на себя в зеркало, что ли? Ее блузка идет ей, как брезент от палатки.
Она успокоилась, только положив себе на зубок тунца в соусе тартар. Затем она заказала салат из омаров. Из вин выбрала «Пуйи-Ладусетт». Разорительные кулинарные привычки гранд-дамы. Я говорю об этом, потому что именно Аньес коснулась этой темы:
— Роскошь — это моя беда. Я люблю только ее, а у меня нет денег. Видели бы вы меня в «Пелликано», я чувствовала там себя в своей тарелке. В Париже я живу не по средствам, точнее сказать, мы, я и мои финансы, живем отдельно друг от друга. Если я лишусь своих клиентов, я не смогу больше и ногой ступить в мои любимые рестораны. «Гранд Вефур» никогда бы и не подумал обратиться ко мне, если бы я не приводила к нему иностранцев, которых сопровождаю в Париже. Последний раз Ги Мартену я представляла Брюса. Я боюсь все потерять.
Это было экстравагантно, на манер Дракулы, который отказывается от поста президента Общества переливания крови: мадам думала только о деньгах и внезапно, когда кубышка должна была вот-вот материализоваться, она внезапно теряет к ней аппетит. Как придать Аньес боевой дух? Дать посмотреть на те трофеи, которые мэтр Делор раньше или позже обеспечит ей? Лучше было бы не показывать, что я насквозь вижу ее аморальность. Чтобы у меня оставались шансы, я должен был придерживаться своей роли верного друга и доброго самаритянина. В любом случае, я не превращу ее в борца. Можно бросить кошку в воду, и она все равно не научится плавать. У Аньес было намерение опустить руки. Я притворился, что не понимаю, и подошел к ней на бархатных лапках:
— Не надо паники. Вы ничего не потеряете. Вы не будете фигурировать на первой странице газеты «Монд». Когда пресса займется этим делом, все будут поминать только имя Брюса. Спустя пару недель о вас забудут, и вы будете купаться в золоте. Кроме того, напоминаю вам: вы жертва. Вы совсем не вызываете подозрений, вы только можете стать объектом сочувствия. Прежде всего, к Брюсу во Франции безразличны. Кроме того, вы не подделывали даты на медицинских свидетельствах, вы не посылали к своему противнику сомнительных посредников, вы не продолжали отношения с ним после инцидента. Я не стану утверждать, что вы белая голубка, но если кто-то будет выражать сомнения по этому поводу, ваш адвокат распнет его на кресте. Сохраняйте спокойствие.
Конечно, согласен, с точки зрений тонких нюансов я обладал деликатностью товарного поезда. Но ведь я ставил свои чувства выше всего остального. Какие чувства? Любовь к Аньес и ненависть к звездам. Это был романтизм в квадрате: сначала чувства, затем злоба. Простая душа дрогнула бы. Но у Аньес не было этой наивности на складе. Она знала общество. Теперь она и шагу не сделает, не посмотрев, куда ставит ногу. Она даже больше меня не слушала. Обдумывая свои заботы, моя дорогая мельница, которая мелет слова, даже не отвечала. Она прервала контакт. Ее молчание длилось десять бесконечных секунд. Когда Аньес наконец подбросила угля в топку, ничего не изменилось. Она продолжила свою мысль:
— Есть ведь не только «Монд». «Паризьен», «Франс суар» и другие издания начнут забрасывать сети, скрести дно, и они поднимут всю грязь. Я не говорю о «Континенталь» и о Коко Дансени. Эта баба, чтобы убрать меня с горизонта, готова на все. Она наняла частного детектива, чтобы тот шпионил за мной. Пока моя мать держит его на коротком поводке, но есть множество небольших тайн, и ни я, ни она не хотим, чтобы они стали достоянием публики. Если они выплывут, я потеряю сына раз и навсегда. А я… я буду убита прямо на месте.
Ей надо было бы пойти учиться в Консерваторию, где преподают актерское мастерство. Аньес была прирожденная актриса. Я испугался, что она вот-вот разрыдается. Ее нервы, казалось, были на пределе. Бедняжка оказалась пленницей своей собственной басни, как колышек, попавший в цемент. А я все это глотал. Видели бы вы меня: я готов был заключить ее в свои объятия. У меня было только одно желание: защитить этого маленького койота, который способен — если я не вмешаюсь — отгрызть себе лапку, попавшую в ловушку, чтобы, прихрамывая, убежать. Должно быть, Аньес здорово потешалась надо мной. Я сделал все, чего она от меня ждала, да еще был готов тысячу раз извиниться за это. Еще немного, и я дал бы указание пустить под нож 300 000 экземпляров тиража. Успокойтесь: такие неслыханные решения — это не мое амплуа. И она это знала. До мозга костей порочная, Аньес довела свою извращенность до предела. Голосом умирающей она высказала последнюю жалобу:
— Послезавтра благодаря вам в Париже я спекусь. Мне лучше было бы отправиться куда-нибудь, чтобы остудиться. В Нью-Йорк, например.
Как простак, который ничего не понимает, я запротестовал:
— Это не слишком хорошая идея. Все ваши друзья здесь.
Ее друзья! Когда они поймут, какую роль Аньес им отвела, ей действительно будет лучше, чтобы между ней и ними был океан. Несомненно, Аньес об этом подумала, потому что она сказала с улыбкой:
— Это не идея. Это проект.
Она не врала. «Сенсации» вот-вот обнародуют факты касательно ее дела, значит, она добилась своего и могла перейти к следующему этапу. Но я, конечно, как бедный простак, влюбленный и слепой, ничего не понял. Я только подумал, что для нее, как и обычно, важно было то, чтобы последнее слово оставалось за ней. И тут же я тоже улыбнулся. Но в душе мне хотелось плакать. А она, наверное, до сих пор смеется надо мной.
