в покрова белые.
колыбелькою.
царь небесный наш.
– Я приглашу их в дом? – спросила Лиз. – Не то мясо подгорит.
– Пусть они споют еще немного, – сказал Ралей. – Я люблю эти старинные песни. А мясо подождет, такое бывает разве что раз в году.
И сидела Мария, и качала она дитя малое
на коленях своих,
Приходили волхвы, поклонялися и дары к ногам
Девы складывали.
Ряженые едва успели окончить вторую строку, когда Лиз вскочила на ноги.
– Этой песни я не переношу! – вскричала она. – Я знаю, что будет дальше.
– Это что-то новенькое, что тебе там не нравится? – спросил Ралей.
Но Лиз уже отворяла двери.
– Люди добрые, желаю вам счастливого Рождества. Заходите и будьте желанными гостями.
Вошли шестеро мужчин и шестеро мальчиков в кожаных капюшонах, изображавших различных животных. Из-под длинных ослиных ушей, из-под остреньких кошачьих ушек и висячих ушей мастифов выглядывали раскрасневшиеся деревенские лица. Они выпили свой эль, провозгласили свои рождественские поздравления, добавляя странно занудными голосами: «Бог да благословит хозяина этого дома, а также его хозяйку, а также всех маленьких детей, собравшихся вокруг этого стола». Затем они удалились, чтобы повторить свое представление где-нибудь в другом месте.
– Интересные эти маски, – сказал Ралей, снова усаживаясь вместе со всеми за стол. – Вроде бы к Рождеству они не имеют никакого отношения, однако это один из древнейших обрядов.
– Может быть, он имеет какое-то отношение к животным в стойле, – заметила Лиз, проследив внимательно, все ли необходимое есть у ее гостей.
– Марта говорила мне, что на Рождество в полночь все животные становятся на колени. Но это неправда, папа, в прошлое Рождество я до поздней ночи не спал, чтобы самому убедиться в этом, – сказал Уолтер.
– Не думаю, чтобы животные имели хоть какое-то представление о времени, – сказал Ралей, – однако это забавно.
– Это то же самое, что рассказ о том, как двумя рыбами и пятью хлебами накормили пять тысяч человек, – очень серьезно заявил Уолтер, – я в это никогда не мог поверить.
Ралей рассмеялся, а Лиз кинула на него недовольный взгляд.
– Что за дурацкие разговоры в рождественский вечер, – сказала она. – Ты должен верить, что Бог может сделать все.
– Тогда он мог бы поставить животных на колени.
– С какой стати? Может, он сознавал, как нехорошо и глупо с твоей стороны так поздно не спать, и поэтому не позволил им опуститься на колени. А сейчас займись своим ужином и перестань болтать.
Лорд Комптон обратился к хозяину:
– Странную вещь я услышал перед самым нашим отъездом. Строго между нами, но меня торжественно заверили, что Харингтон, крестник королевы, отправил шотландскому Якову рождественский подарок, лампу с надписью: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!»Подходящая надпись, но самое замечательное в ней то, чьими устами она была вымолвлена.
– Вора, – улыбаясь, сказал Кобхэм.
– Это ужасно, – сказал Ралей, – ее величество ведь еще даже не слегла в постель. Что бы она сделала, если бы услышала это?
– Ничего. Ей не до этого. Кроме того, нечего нам дожидаться, пока трон опустеет. Об этом мы и хотим потолковать с вами.
– Это будет концом эры, и мне очень жаль королеву. Таких, как она, уже не будет.
Глава двадцать третья
ДВОР В ХЭМПТОНЕ. МАРТ 1603 ГОДА
Скипетр и корону
Пора отбросить в сторону.
Они с лопатой и косой
Сравняются во прахе, под землей.
Несмотря на холода и собственную, все возрастающую слабость, королева повелела двору отправиться в Хэмптон, а сама поместилась в двух хорошо протопленных комнатах, откуда Ралей когда-то вытащил ее на прогулку в парк. Оглядываясь назад, на тот далекий день, Елизавета думала, что тогда она была еще молодой и здоровой женщиной. Хотя и с трудом, ее величество еще могла передвигаться. Индейские порошки больше не помогали ей, потому что Елизавета все больше и больше увлекалась ими. Она не могла принимать пищу и иногда сидела целый час за столом, обхватив руками бокал с вином, и затем отставляла его в сторону нетронутым.
Ее болезнь пробудила нездоровый интерес к ней, и старые непристойные байки свободно гуляли по дворцу. Например: она родила Лестеру дочь, и теперь та замужем за французским принцем и будет претендовать на трон. Или: ее сын от Ралея был задушен при рождении тут же, в Хэмптоне. Или: Беркли и Уолсингем поимели удовольствие с ней и не требовали никакого вознаграждения за это. Но даже если до нее и доходило что-то из этих сплетен, она не подавала виду: никто не был повешен, никого за уши не пригвоздили к позорному столбу, никому не отрубили руки. Погруженная в меланхолию, вызволить из которой ее никто не мог, королева готовилась к смерти. Все думали, что она уже никогда не покинет своих апартаментов, но в один прекрасный день, когда под порывами ветра дым вздымался над огнем в каминах и колыхались гобелены на стенах, одна из фрейлин прошептала другой:
– Как она?
– Умирает, – ответила другая.
Елизавета встала.
– Я вовсе не умираю, бесстыдницы. Как вы посмели сказать такое?
– Да нет, ваше величество, не вы. Это графиня Ноттингем умирает.
– Графиня? О, леди Хоуард. Почему мне ничего не сказали? Если в такую дьявольскую погоду мне слишком холодно, чтобы выйти наружу, так, значит, со мной можно обращаться как с умалишенной? Притащите мне еще одну шаль. И, вы там, притащите сюда еще и мужчину. Лучше Ралея, если найдете его. Он, наверное, изнывает возле своей поблекшей женушки, но поищите его. Да поскорей.
Срочно призванный Ралей отложил небольшую книжку меланхолической поэзии, которую читал, и поспешил к королеве. Слова одного из четверостиший поэмы, которую он впервые читал в этот день, застряли у него в голове и преследовали его.
О, смертные! Дано вам в жизни сей
Смотреть, как я лежу здесь, рыцарь прежних битв;
Венчает все – и процветание, и спесь -
Наш смертный час, своим путем прибыв.
А вслед ему спускается тьма тьмы,
