— На что жалуетесь? – спрашивала Инна, нацепив очки и сделав строгое лицо.
— На Какашкина, — отвечала, давясь смехом, подруга.
— Кто это, Какашкин?
— Да есть тут один урод. Раздражает меня страшно.
— Вы могли бы сделать так, чтобы с ним не пересекаться?
— Хотелось бы, но не получается, это мой начальник.
— Странная фамилия для начальника.
— Да нет, фамилия у него нормальная – Иванов, это я его для себя так называю, мне так легче переносить.
— Это вам кто‑то из психологов подсказал или вы сами додумались?
— Сама.
— Замечательно! Этот приём называется «замещение». Всегда так делайте, если человек вам почему‑либо неприятен. Переименуйте его в Какашкина, нафантазируйте ему рога или лучше вот что: разденьте его совсем, мысленно, конечно, — сразу увидите, какой он жалкий и ничтожный, и у вас отпадёт желание с ним спорить и на него обижаться.
— Да… — задумчиво отвечала подруга, — я тут недавно одного мысленно раздела…
— Ну и?
— Другое желание возникло. Ха–ха–ха!
— Вот видите, значит, не так уж он и плох. Послушайте, я вас научу расслабляться. Значит, так. Откидываетесь на спинку стула, закрываете глаза и представляете какую‑нибудь приятную для вас картину. Может, что‑то из детства. Или природу, лучше всего природу – знаете, берег, пальмы, солнышко светит, море вдалеке…
— А по морю плывёт Какашкин. Знаю, пробовала.
— Послушайте, да у вас мания!
— Думаете? А по–моему, обыкновенная дистимия.
(Подруга сама была детский невропатолог).
— Ну, как же, у вас всё время один Какашкин на уме.
— Почему? Это уже другой, не тот.
— Как, у вас ещё один Какашкин есть?
— Конечно. Супруг мой, Игорь Иванович.
— Что же вы и его Какашкиным обозвали? Придумали бы что‑нибудь другое.
— А зачем?
Девушки покатывались со смеху, и может, смехом бы все это и кончилось, но однажды подруга привела родственницу, которой недавно сделали операцию по поводу рака груди и которая впала после этого в жуткую депрессию, решив, что как женщина она теперь не представляет никакого интереса, никому не нужна, в том числе собственному мужу, и что жизнь её на этом можно считать законченной. В течение одного вечера Инна смогла переломить эти упаднические настроения, вселила в женщину настроение жить дальше и впервые сама про себя поняла, что заниматься женской психологией ей интереснее. В свою очередь пациентка растрезвонила знакомым и подругам, и к Инне, в небольшую двухкомнатную квартиру на улице 50–летия Октября, оставшуюся ей от дедушки по материнской линии, потянулись немолодые дамы, каждая со своим букетом возрастных проблем и неврозов. Так постепенно стала проясняться идея – открыть на квартире у Инны кабинет психотерапии.
Поначалу она боялась совсем уйти из диспансера и работала на два фронта, неделю – там, с алкоголиками и наркоманами, выходные – дома, с женщинами, нуждающимися в психологической помощи. Но их оказалось так много, что уже записывались за месяц, а то и за два вперёд. И в конце концов она смогла, не опасаясь остаться без куска хлеба, уволиться, сняла квартиру на улице Мимоз и наняла женщину, которая отвечала на телефонные звонки, вела запись на приём, готовила чай и кофе для пациенток и убирала после их ухода кабинет- квартиру. Себя она называла теперь не иначе, как психоаналитиком – модное слово, заимствованное из западной жизни, а скорее – из западного кино. Кино она по–прежнему любила.
Когда в квартиру на улице Мимоз позвонили двое незнакомых мужчин, один из которых показал в дверях красную корочку, Инна, не ждавшая гостей, одетая в джинсы и майку, ненакрашенная и с завязанным хвостом волосами, подумала, что это нагрянули налоговики или кто‑нибудь в этом роде. И хотя налоги она исправно платила и документы, разрешающие частную медицинскую практику, были у неё более или менее в порядке (если не считать, что в лицензии фигурировал «кабинет массажа»), встречаться со всякими инспекторами и проверяющими она не любила, но в общении с ними держалась одного правила: не возражать и быть предельно вежливой. Следуя этому правилу, она улыбнулась и пригласила гостей в комнату, на ходу успев распустить хвост и кое‑как поправить волосы. В комнате, под низко опущенным шёлковым абажуром составлены были полукругом три кресла, на каждом из которых лежало по мягкому пледу и рядом с которыми, на ковре, стояли уютные домашние тапочки. Напротив кресел, у окна, было пустое, как будто специально освобождённое пространство, и лежал ещё один, овальной формы ковёр. Можно было подумать, что на нём делают гимнастические упражнения, тогда как кресла предназначены для зрителей. В противоположном от окна углу комнаты, позади кресел, стояла трёхстворчатая ширма, явно что‑то скрывавшая. Можно было предположить, что там находится знаменитая кушетка, на которой произносятся главные откровения пациентов.
— Это и есть кабинет психотерапии? – спросил тот из гостей, что был меньше ростом, подтянутее и казался моложе. Второй, повыше, покрупнее и посолиднее, молчал и только внимательно оглядывал обстановку.
— Психологической помощи, — скромно поправила Инна. – Вам лицензию показать?
Лицензия не понадобилась, а гость, откровенно разглядывая хозяйку (ну, не такая уж и красавица, как расписывали) стал задавать совсем странные вопросы, например, была ли она в минувшую субботу, около половины десятого утра, в кафе «Бирюза» на Приморском бульваре. Получив утвердительный ответ, он предъявил фотографию женщины, которую Инна, разумеется, знала. Но давать какие‑либо сведения о ней наотрез отказалась. Дело в том, объяснила она, что одно из условий работы её кабинета – анонимность и конфиденциальность, иначе трудно рассчитывать на полную откровенность и доверие пациенток. Она не спрашивает у них паспортов, не интересуется адресами и местом работы, даже настоящих имён их зачастую не знает. У каждой женщины есть здесь свой псевдоним, который она сама себе выбирает при первом посещении, и в дальнейшем все её только так и называют. Женщинам это даже нравится, они как будто перевоплощаются в другого человека, с другим именем, могут и биографию себе новую придумать, это тоже своего рода психотерапия.
— А эти женщины, они вообще‑то как, нормальные или…
— В основном да, — невозмутимо отвечала Инна.
— И какой псевдоним был у нашей дамы?
Инна подумала и сказала:
— Ну, допустим, Мирослава. Вам это о чём‑нибудь говорит?
Гости переглянулись.
— Это её настоящее имя, — сказал тот, что задавал вопросы.
— Разве? – Инна пожала плечами. – Ну, что ж, очень на неё похоже.
Все‑таки она выделялась среди других пациенток. Она и появилась не как все – по записи и по очереди, – просто пришла и попросила: можно я посижу, послушаю? В тот день их было трое, да трое, четвёртой оказалась как раз она, Мирослава. Сидела поначалу тихо в сторонке, в полумраке. А в центре, в креслах, освещённые абажуром те три девушки. Она ещё сказала, когда только рассаживались, что любит полумрак и сразу нырнула в него, так что только силуэт был виден в углу комнаты, но присутствие её каким‑то странным образом всё время ощущалось и даже мешало Инне проводить сеанс. Потом она как будто придвинулась ближе к сидящим кружком пациенткам, потом, видимо, увлёкшись происходящим, в какой‑то момент задала вопрос, и девушки, поначалу не обратившие на неё особого внимания, вздрогнули от неожиданности и оглянулись. И потом время от времени оглядывались, будто им она тоже мешала. В конце концов одна из них, уже прямо обернувшись к ней, спросила: а вот вы что думаете? И та начала говорить и говорила довольно толково, так что Инна даже почувствовала маленький укол ревности, а кончилось тем, что она, эта дама из полумрака, полностью перехватила у неё инициативу, сама задавала девушкам вопросы и сама отвечала, и уже непонятно было, кто ведёт занятие и кто тут психоаналитик, а кто так, пришёл поприсутствовать. Но Инне хватило ума и такта не останавливать её, потому что она видела: пациентки завелись, включились, а это самое главное, их теперь надо только не спугнуть…
