Книга Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

Мы обследуем центр управления полетов — сотый по счету на планете и теперь мы уже точно знаем — последний. Всё как будто стандартное, но мы всякий раз убеждались, у каждого центра своя специфика — вся сложность ее обнаружить. Но здесь как будто бы нет. Вот, наконец-то! Мы наткнулись на некий бункер. Огромные залы заставлены мониторами. Всё, как всегда, работает (мы ни разу еще не натыкались на умершую технику). На бессчетных экранах — мы онемели — планеты! Бессчетное множество всевозможных планет. Общий вид из космоса, вид с поверхности, мелкие детали ландшафтов… Горы, кратеры, небеса всевозможных цветов. Картины потрясающие, захватывающие, немыслимые. И однообразные. Мы впервые поняли! Какая-то дурная бесконечность миров. Их непостижимость, в конечном счете, не спасает. С какого-то момента начинает даже усугублять…

Мы закачиваем информацию в наши процессоры, потом вычислим координаты. Если бы исследовали сами, не хватило бы жизни десятка таких экспедиций, может быть, сотни. Спасибо тем, кто «жил здесь до нас».

Мы нашли экран, где транслировалась жизнь. Жизнь была представлена неимоверных размеров динозаврами на восьми ногах (две пары передних — две пары задних). Палеонтологические сюжеты были потрясающими, но тоже однообразными. Эта повторяемость бесплодных поверхностей планет и уникальная, быть может, единственная в этом секторе Вселенной, монументальная жизнь в ее унылой бессмысленности. «Впечатление минуты, не более. — Марк понял наше со Стоей состояние. — Вот начнете исследовать, и дух захватит, и будете счастливы. Что вы, себя не знаете?» Скорее всего, он был прав.

— Смотрите-ка! — мы обернулись на крик Стои.

На экране люди! Штурмуют замок?! Облачка выстрелов. Где-то что-то поджигают.

Ядро ударило рядом с камерой. Воин с перьями на шлеме первым бросается в пролом, увлекая за собой свой отряд.

— Как похоже! — шепчет Марк. — Пусть совсем не так, как в исторических фильмах. И не так, как в фэнтези.

— Неужели еще одна прародина? — Стоя пытается быть ироничной.

Марк принимается за рутинную часть нашей работы — записывает информацию, взламывает компьютеры и т. д. Бормочет себе под нос всегдашнее: «потом разберемся». На экране тем временем начинается пир победителей — грабежи, убийства. Что мы, не знаем об этом? Но когда видишь все это так!

— Стало быть, эта гуманнейшая цивилизация ни во что не вмешивается. Не хочет нарушать «естественного хода». — Я пытаюсь сдерживаться. — Наблюдают, да? Копят материал.

— Ну, допустим, те же самые споры жизни, — недоумевает Стоя. — Но чтобы столько совпадений, даже в деталях.

На экране двое солдат насилуют девочку, потом начинают над ней издеваться. (Все это идет крупным планом.)

За полгода до «Возничего» я взял экскурсионный тур по Европе, так вот, в Чехии был похожий замок. И вот тут я понял, что схожу с ума — это был не «похожий», и даже не «точно такой же», а тот самый замок!

Стоя и Марк так смотрели на меня.

— Ты же сама только что говорила, что дубляжа быть не может! — я даже не знаю, кричу я или же это шепот. — И ты, Марк, никогда не верил в дубляж! Так что же вы?! Они смотрели на меня уже с жалостью.

— «Учительница» же говорила — они знали о нас. Вы позабыли, кажется.

В правом верхнем углу экрана появилось изображение с другой камеры: надпись над воротами замка.

— Теперь вы видите, да?! — я тычу пальцем в этот квадратик на экране. — Даже если предположить, что где-то здесь, в этой части Вселенной наша Земля повторилась, но чтобы настолько! До совпадения языка, букв и шрифта!

— Ты знаешь чешский? — спросила Стоя.

— Нет.

— Ни я, ни Марк его тоже не знаем.

— Ладно, Стоя, — махнул рукой Марк, — видно же, что это что-то вроде немецкого… Мы расшифруем координаты, нам в любом случае это делать, а там видно будет.

— Если верить «учительнице», — начинает Стоя. — Получается, они следили за нами всегда! А потом просматривали старые записи? Ведь это же, — она показывает на монитор, — век этак семнадцатый или шестнадцатый.

На экране один из солдат, исчерпав свою фантазию, вспорол девочке живот громадным ножом.

Все остальное отложено. Мы теперь все (а не один только Марк) высчитываем координаты. Наконец, вот оно! Это Земля! — То есть когда я острила насчет прародины, — попробовала было Стоя..

Мы не знаем, как к этому относиться. Просто не знаем. Мы говорим, городим слова. Наше молчание тоже получается каким-то бездарным. Через пару дней Марк устроил внеплановое «совещание».

— Мы не правильно поняли картину на мониторе, — начал Марк.

— Знаешь, как-то трудно было не понять, — ответил я.

— Это была не запись, — сказал Марк.

— То есть, — какой-то странный голос Стои.

— Мы смотрели в реальном времени, — ответил Марк.

Проверяли, перепроверяли. Неделю, не разгибаясь. Исступленно. Чуть ли не до галлюцинаций. Сами того не понимая, мы прорвались в пространство иного времени. Вот что такое это шаровое скопление звезд. Вот почему наш «Возничий» едва не погиб при вхождении в него.

Мы знали всегда — за наши десять лет экспедиции на Земле пройдет столетие (само собой разумеющееся, можно сказать, формальное знание). А сейчас мы открыли, что этот мир не такой уж от нас далекий (всего-то сто лет анабиоза), когда ты внутри, отстоит от Земли на восемьсот световых лет. Плоскость внутри «яичка с сюрпризом», по которой мы сейчас и ползаем, есть плоскость иного времени. Восемьсот лет нужны радиосигналу, чтобы дойти от нас до границы «яичка». А от нее до Земли — это уже продвижение сигнала в обычном моноплоскостном космосе, в нормальные, ему отведенные сроки, что будут таким вот довеском к восьмистам годам.

Это значит, первую радиограмму от НАСА мы получим через восемьсот лет?! (Теперь чуть меньше.) И наш первый отчет дойдет до Земли восемьсот лет спустя от момента его отправки?! То есть Земля жива?!