— Да, он тоже был частью той жизни, — сказала Ангарад. — Он рос здесь, в доме моего отца, и дружил с моим братом. Но уже тогда он был алчным — хотел заполучить землю и все, чего только ни пожелает; его отец был главным королевским сокольничим, и ему ото всего полагалась львиная доля.
— Разве королевский сокольничий — такой важный человек? — удивился Бьярни. — Он же только ухаживает за охотничьими птицами короля?
Она рассмеялась.
— Королевский сокольничий не ухаживает за птицами, это делают его подчиненные. Например, королевский факелоносец несет перед королем факел только в праздничные дни, а королевский лесоруб не таскает сам дрова и торф, чтобы разжечь огонь в Каминном зале. Только королевский гусляр, королевский капеллан и первый рыцарь всегда должны быть рядом с королем, чтобы исполнять свои обязанности. Остальные просто носят титул как знак власти и почета и почти ничего не должны делать. Когда Ривеллан стал королевским сокольничим после своего отца, он еще больше уверился в том, что любое его желание должно быть исполнено. И он пожелал меня — мне тогда было двенадцать лет, и в этом возрасте уже можно вступать в брак, хотя он был на десять лет старше. Он пришел к моему отцу, но тот отказался отдать меня против моей воли. Между ними вспыхнула вражда. А мой отец уже был болен. Думаю, он отослал меня в обитель, когда почувствовал, что умирает, чтобы защитить от того, что могло случиться после его смерти.
— Ты не возражала? — спросил Бьярни. Он не представлял себе Ангарад в затворничестве, среди святых сестер.
— Это лучше, чем выйти замуж за Ривеллана, — спокойно ответила Ангарад.
За окнами поднялся ветер, он подхватил дым и заволок дальний угол комнаты голубоватой дымкой. Старик закашлялся, и Ангарад встала, чтобы принести ему воды, а затем вернулась к огню. Они заговорили о другом, и она рассказала, как ей жилось в монастыре, о сестре Аннис, научившей ее врачевать, о сестре Гарнифлейт, настолько жадной, что она украла медовые пироги, которые матушка-настоятельница отложила для гостей, и пыталась свалить все на Мусис, монастырскую кошку…
Вдруг Хунин поднял голову и замер, глухо рыча. Бьярни взглянул на Ангарад и прислушался, но ничего не услышал в неторопливых порывах ветра. Он положил руку на шею пса и почувствовал, как у того шерсть встала дыбом. Спустя несколько мгновений в тишине долины раздался топот конских копыт.
— Кто может нестись сюда, словно Дикий Охотник[100], да еще в такую погоду? — спросил Бьярни и поднялся, сжав рукоять меча.
— Только один человек, — Ангарад встала и направилась к двери. — Мы как раз говорили о нем…
Снаружи было светло, почти как днем, все под огромной полной луной отбрасывало на землю острые тени, и облака с серебряной бахромой бежали по небу. Не успели они выйти на крыльцо, как человек верхом на коне с дикими воплями ворвался сквозь ворота в терновнике, будто сам сатана, и две собаки, белые, как лунный свет, бежали перед ним; мгновенье спустя он круто осадил коня у самого порога, так что тот взвился на дыбы.
— Ривеллан! — сказала Ангарад, но Бьярни уже узнал его. — Что привело тебя в такой час?
— Прекрасная ночь для охоты, — сказал тот. Пламя факелов сквозь открытую дверь осветило нервное, храпящее животное красно-гнедой масти и багряный плащ наездника — в лучах солнца они пылали бы, как огонь, но при свете луны казались темными, как нечисть из Полых холмов, пока Ангарад не подошла к ним с факелом, который сняла со стены.
— Я был неподалеку, решил заехать к тебе и спросить про урожай.
— Урожай хороший, — сказала Ангарад с тихим торжеством. — Хороший урожай после двух тяжелых лет. Может, неудачи наконец покинут нас.
Бьярни уловил в ее голосе вызов.
— Теперь я вижу сам, о чем говорит вся деревня: прекрасный незнакомец с черным псом, который явился к тебе из моря в ночь, когда бушевала гроза.
Он хлестнул взглядом по Бьярни с любопытством, насмешкой и — самое опасное — страхом. Бьярни выдержал взгляд, не проронив ни слова и чувствуя, как замер Хунин у его ноги.
Ангарад охотно ответила, все еще радуясь хорошему урожаю:
— Что ж, теперь ты видишь сам: это Бьярни Сигурдсон, моряк, потерпевший крушение той ночью вместе со своим псом. Буря стала для меня большой удачей, ведь, когда Гвин слег, мне пришлось работать в усадьбе одной.
Мужчина засмеялся.
— Выдумаешь тоже! Или он тебе наговорил?
— Это правда, — сказала Ангарад.
— Значит, правда, — в голосе Ривеллана проскочила насмешка, — значит, в честь жатвы ты надела лучшее платье и украсила волосы полевыми цветами?
Бьярни видел, как его взгляд скользил по ней с самодовольным наслаждением, и понял, что он тоже очарован ее видом в женской одежде. При этом он выставлял рогами пальцы руки, которой держал поводья, скрыв ее в складках плаща.
— Вся деревня, должно быть, пирует этой ночью.
— Что ж не пригласишь гостя выпить кружку эля в честь жатвы?
— Я принесу тебе эль, коли желаешь, но пригласить в дом не могу. Гвин умирает, не будем его беспокоить.
— Понятно, — его лицо внезапно изменилось. — Не надо эля. Лучше не есть и не пить в этом доме. А что касается жатвы — забудь о ней. Олень забрался на посевы два дня назад. Этой зимой амбары будут пусты.
У Ангарад перехватило дыхание, и Бьярни почувствовал, как она напряглась всеми струнами души.
— Ячмень был цел, когда мы проходили там три дня назад.
— Да, кое-кто видел, как ты стояла и смотрела на него, и он с тобой. Той же ночью появился олень.
— Я тут не при чем, — сказала Ангарад ровным и четким голосом, как будто стояла перед судом.
— Неужели? Но крестьяне считают по-другому, а страх — опасный зверь, стоит ему вырваться наружу. Советую тебе отправиться назад в монастырь. Я заплачу золотом за твое второе приданое, если ты лишилась первого, так безрассудно вернувшись в мир[101].
Ангарад ответила тем же четким, спокойным голосом:
— Я не продам тебе землю за приданое на Небесах, даже если ад разверзнется у моих ног!
Ривеллан не подал виду, что эти слова задели его за живое, но конь, которому не терпелось сорваться с места, задрожал и забил копытами, вскинул голову и фыркнул, как будто его резко дернули за узду.
Хунин, который все время тихо ворчал, грозно зарычал, предупреждая врага держаться подальше. Ривеллан свистнул, и в тот же миг собаки, готовые броситься вперед по мановению руки хозяина, ощетинившись, кинулись на Хунина.
