Ночной воздух был прохладен и неподвижен; над городом стелился легкий туман. Панья висела низко над западным горизонтом, и ее свет падал под острым углом на городскую стену и невысокие здания, которые отбрасывали длинные уродливые тени. Илиас стоял чуть выше, освещая розоватыми лучами туманное ночное небо.
Они почти не разговаривали на обратном пути. Только сейчас Фотир осознал, насколько он устал. У него хватало сил только на то, чтобы подниматься вверх по извилистой дороге, ведшей к воротам замка. Шерик казался таким же усталым, и к тому времени, когда они достигли ворот, он тяжело дышал и обливался потом, блестевшим на его лбу в лунном свете.
— Я так и не привык преодолевать этот подъем, — проговорил кентигернский советник, отдуваясь, — Кабы не уулранский табак, которым торгует Транда, я бы в жизни не вышел в город.
Они прошли к башне, расположенной в непосредственной близости от гостевых покоев. Там Шерик пожелал Фотиру спокойной ночи и направился обратно через внутренний двор к своим комнатам.
Поднимаясь по винтовой лестнице, Фотир на мгновение задался вопросом, разыскал ли молодой Маркуллет Тависа. Правда, причин для волнения он не видел. В башне царила тишина, и на верхней площадке лестницы стояли часовые. Даже молодой лорд не мог очень уж сильно набедокурить.
Стражники остановили Фотира и спросили его имя, прежде чем пропустить взмахом руки. Несомненно, Андреас принял все меры предосторожности. Да, действительно, герцог Кентигернский наследовал престол после Явана и Тависа, но, несмотря на свои грубые манеры, Андреас был ни настолько жесток, ни настолько глуп, чтобы проявить вероломство, воспользовавшись тем, что люди из Керга гостят у него в замке.
Фотир не без труда нашел свою комнату, которую он делил с Ксавером, — все двери выглядели одинаково, а ему очень не хотелось по ошибке вломиться в покои Явана. Первая дверь, которую он попробовал, оказалась запертой. Вероятно, это была комната Тависа, а значит, советник занимал следующую. Ксавер любезно оставил горящую свечу у маленького окошка. Фотир бесшумно разделся и нырнул в свою постель, не разбудив мальчика. Лежа в темноте, он попытался обдумать недавний разговор с Шериком. Он верил, что Шерик хочет стать его другом, но чувствовал также, что советник преследует еще какую-то цель. Если бы не усталость и не количество выпитого сегодня, возможно, Фотир сумел бы понять, в чем она состоит. Но у него туманились мысли, и скоро он заснул.
Советник не знал, сколько времени он спал. Казалось, прошло лишь несколько минут, однако по пробуждении он увидел первые серебристые проблески рассвета в небе.
Фотиру послышался какой-то звук, хотя вокруг все было по-прежнему тихо, когда он открыл глаза. Он бросил взгляд на соседнюю кровать и увидел, что Ксавер тоже проснулся и пристально смотрит на него, нахмурив лоб. Очевидно, советнику не померещилось.
— Вы разговаривали с лордом Тависом? — спросил кирси.
Прежде чем Ксавер успел ответить, они вновь услышали шум. Кто-то барабанил в дверь соседней комнаты — комнаты Тависа.
В следующее мгновение Ксавер и кирси выскочили из своих постелей и принялись торопливо одеваться. Но внезапно они услышали новый звук, от которого у Фотира бешено заколотилось сердце. Каменные стены, казалось, сотряслись от сильного удара — словно сама земля под замком содрогнулась. Потом раздался второй удар, еще более громкий. Дверь в комнату Тависа взламывали.
Третий удар — и кирси понял, что дверь поддалась. Кто-то пронзительно вскрикнул, завизжала женщина, а потом в коридоре раздались истошные вопли, топот ног и звон извлекаемых из ножен мечей.
Советник прыгнул к двери, уже не беспокоясь о том, что он полуодет. Ксавер бросился за ним следом, и, рывком открывая дверь, Фотир услышал, как мальчик лихорадочно бормочет молитву Ину, богу инди. Вероятно, ему следовало присоединиться к молитве мальчика. Но у кирси был свой бог, а Фотир держался невысокого мнения о поклонниках Ина и Новой Вере. И, кроме того, он был уверен: случилось нечто такое, чего не в силах поправить ни один бог и ни одна молитва.
ГЛАВА 11
Кларис почти не сомкнула глаз ночью. Оно и понятно. При всем своем уважении к герцогу и герцогине она в первую очередь пеклась о леди Бриенне — с того самого дня, когда крошку отняли от материнской груди. Она одевала Бриенну по утрам, когда малышка еще не умела сама выбирать платья, и пела ей колыбельные на ночь. Кларис помогала ей делать уроки после ухода учителей и играла с ней, когда девочка уставала от занятий. Когда Бриенна повзрослела, она разговаривала с ней о супружеской жизни, о детях, о любви и в свою очередь внимательно выслушивала свою питомицу, которая, держа ее за руку, делилась с ней мечтами и страхами. Когда у Бриенны начались месячные, именно Кларис находилась рядом, чтобы успокоить девочку и тихо отпраздновать вместе с ней первый шаг к женской зрелости. В последние годы Бриенна уже не нуждалась в няньке, но Кларис по-прежнему оставалась ее верным другом. Во многих отношениях именно она воспитала из дочери герцога настоящую леди.
Никто не знал девочку лучше нее. Никто не любил сильнее — даже герцог и герцогиня, хотя Кларис никогда никому не сказала бы этого. Похоже, Иоанна понимала всю глубину ее любви к Бриенне, ибо часто советовалась с ней по разным вопросам, имевшим отношение к девочке: какой курс занятий лучше выбрать для нее, кого послать с ней в качестве сопровождающего, когда она осмеливалась выезжать из Кентигерна.
Только при принятии последнего решения — безусловно, самого важного в жизни Бриенны — никто не спросил мнения Кларис. Она во всем винила герцога. В своем выборе он руководствовался политическими соображениями и собственными амбициями, а не заботой о счастье Бриенны. Чем еще можно было объяснить решение Андреаса выдать дочь замуж за испорченного мальчишку из Керга?
Кларис не интересовало, что отец мальчишки скоро станет королем и что сам он однажды тоже взойдет на престол. Ей не нравились ни внешность молодого лорда, ни его репутация. И уж конечно, ей не понравилось, как он пялился на юную леди во время пира. Ему нельзя было доверять. Это любой понимал с первого взгляда. Кроме Бриенны, разумеется. Хотя Кларис многое растолковала своей питомице, та все равно оставалась наивной девчонкой. Кубок-другой вина, несколько милых комплиментов — и Бриенна уже с готовностью последовала за мальчишкой во мрак ночи, где Адриель могла пустить в ход свои опасные чары.
Очевидно, именно это и произошло, ибо Бриенна не вернулась в свои покои ночью. Кларис пыталась заснуть, прогнать прочь мысли о своей юной госпоже и немного успокоиться, но безуспешно.
«Бриенна уже взрослая, — говорила себе женщина. — Она помолвлена. Она больше не нуждается в няньке. У нее есть своя голова на плечах, и она вправе любить и быть любимой, если хочет».
Все это было правдой, но Кларис все равно волновалась. Она лежала в постели, глядя на догоравшие свечи, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги девушки в соседней комнате, и тревожась с каждым часом все сильнее.
