Лица у всех были угрюмые, темные, узкие черные глаза косились на русских и осматривали их с головы до ног.
– Хотя они наш хлеб едят, а все же готовы нас прирезать. Выбирайтесь потихоньку отсюда. Мы сами проводим Апоницу.
Монголы о чем-то между собой переговаривались, показывая глазами на русских. Когда мужики стали выходить один за другим, монголы вскочили и выбежали из мазанки, хватая короткие копья с железными крюками.
– Эти крюки, чтобы нас с седла стаскивать! – сказал Кудряш.
Апоница взобрался на коня. Монголы тоже сели на маленьких заиндевевших коней и ждали.
– Идем, православные, – сказал Апоница, – глядите в оба. Они что-то задумали.
Мужики, проваливаясь по колено в снег, стали подыматься по откосу.
Выйдя из лога на равнину, мужики потянулись за Апоницей. Монголы остановились и закрутились на месте. Вдруг, припав к гриве коней, помчались на мужиков, пронеслись совсем близко и лихо повернули обратно. За ними волочился по снегу ошеломленный, сбитый с ног Ваула, захваченный двумя арканами.
– Выручайте, братки! – кричал Ваула.
Монголы удалялись вскачь.
– Пропал мужик! – воскликнул Звяга.
Монголы остановились далеко на бугре. Они подняли Ваулу. Он зашагал за передним всадником с петлей на шее, а другие следовали за ним.
Уставший конь Апоницы плелся с трудом через сугробы. Мужики шагали хмурые, часто оглядываясь. И говорили, что теперь надо ждать больших бед и кровавых боев.
– Уж коли татары князя Феодора и послов перебили, то мира и дружбы от табунщиков не жди!
Глава четвертаяМетель над Орьгой
Желтый шатер с золотым драконом на шесте возвышался над татарским станом. Он был прикреплен волосяными арканами к кольям с медными головками. В шатре ежедневно совещались ханы, по вечерам там пировали. Бату-хана окружало много приспешников, охотников до арзы, хорзы,[138]кумыса и медовых напитков, привезенных рязанским посольством.
Хотя дни стояли морозные, но солнце, яркое и блистающее, слегка пригревало, и в лагере было весело, оживленно и шумно.
Кони паслись в широкой степи, никогда не знавшей ни серпа, ни косы. На необозримых равнинах Дикого поля повсюду подымались к небу дымки костров и виднелись круглые, похожие на шапки, черные с белым верхом юрты, привезенные ханами. Были и белые юрты, отнятые у разгромленных кипчаков.
От солнечных лучей снежная поверхность подтаяла и к ночи покрылась хрустящим настом. Когда с севера задул холодный режущий ветер, он погнал по степи горы мелкого оледенелого инея, который со звоном и шорохом катился по ледяной коре и густо засыпал жавшихся к кострам и юртам монгольских воинов. Ветер к ночи усилился и вскоре обратился в воющий ураган. Легкие юрты сотрясались. Многие были снесены. Ветер сорвал золотисто-желтый шатер Батыя и повалил его на ближайший костер. Слуги с трудом старались сложить полотнища шатра и прикрыть драгоценные вещи и золотой трон. Батый перешел в походную войлочную юрту, где дым от костра крутился по земле, забиваемый ветром из отверстия в крыше. Ледяной ветер проникал всюду, заносил юрты сугробами снега.
Привычные к монгольским буранам, воины расправляли обычно засученные рукава своих шуб и, разрыв снег, сворачивались в нем, как сурки. Лежа в снегу, они спокойно прислушивались к завываниям завирухи, затихающим человеческим голосам, к яростному свисту ветра.
На рассвете монголы стали вылезать из сугробов. Отряхивались и брели к юртам или в лога и овраги, отыскивая костры своих родичей. У костров они пили из деревянных мисок болтушку из муки и сала, заедая ее хрустящим жареным просом. Еды было мало. Воины говорили, что пора выступать в поход, так как уже приходили к концу награбленные у кипчаков запасы. Татары садились на коней и разъезжали по степи, отыскивая свои табуны, которые метель угнала неведомо куда.
Все посматривали на белую юрту Субудай-багатура. К ней были прикреплены девять бунчуков с конскими хвостами, принадлежащих главным туменам личного войска Бату-хана. Скоро ли эти бунчуки поплывут впереди войска, увлекая за собой десятки тысяч всадников, на север, в неведомую страну упрямых, неподатливых, озлобленных урусутов?
Из белой юрты вышли два монгола. Распутав узлы и поводья заиндевевших коней, они вскочили в седла и помчались в разные стороны. Только снежная пыль заклубилась за ними.
Затем вышел Бату-хан в шубе из белых песцов, крытой желтым китайским шелком. Нукеры личной охраны подвели Бату-хану вороного коня с белыми до колен ногами, подарок рязанского князя.
Бату-хан поехал в овраг, к небольшой белой юрте. Спрыгнув с коня, он скрылся за ковровым пологом. Два нукера с копьями встали на страже у двери. Другие отвели в сторону вороного коня и уселись на корточки, обмениваясь вполголоса короткими замечаниями:
– Кто здесь?
– «Седьмая звезда».
– Долго ли ждать?
– Совещание будет. Нойоны уже собрались.
– О чем, не знаешь?
– Может, о выступлении?
– Не пойдем ли назад?
– Молчи, или тебя придушат!
– Нельзя больше ждать. Кони объели траву.
– В земле урусутов погреемся.
– Сожжем их города.
– Коней накормим хлебом.
Прозвенели удары в медный щит. Нукеры считали:
– Девять! Гарди-Гель, это тебя!
Один из сидевших засучил правый рукав желтой нагольной шубы и приподнял полог двери. Он просунул голову в малахае внутрь юрты. Выслушав приказ, повернулся к нукерам:
– Ойе, Ору-Зан! Ослепительный требует привести немедленно шаманку Керинкей-Задан! Пойдем вместе. Я один с ней не справлюсь.
Плосколицый молодой нукер с приплюснутым носом замотал головой:
– Не пойду, Гарди-Гель! Она кусается.
– Иди, когда зовут. Сам ее укуси!
Ору-Зан встал. Шагая по колено в снегу, оба монгола направились к черной юрте под одиноким дубом. На нем оставалась половина желтых листьев, со звонким шорохом трепетавших от ветра.
Юрта не подавала признаков жизни, – веселый дым не вился над ней. До половины ее занесло снегом. Ору-Зан и Гарди-Гель окликнули несколько раз шаманку. Никто не отвечал. Они отгребли руками снег от дверцы юрты и откинули кошму, закрывавшую круглое решетчатое отверстие в середине крыши. Послышались глухие звуки, похожие на ворчание и лай. Подошли еще два монгола и открыли дверь. В юрте, под грудой войлоков и овчин, слышалась глухая ругань. Нукеры разбросали войлоки, из-под них показалась лохматая голова с черными блестящими глазами. Злой голос прохрипел:
