Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
В темноте послышался легкий шорох крыльев, темный силуэт мелькнул в воздухе. Огромная старая ворона приземлилась у ног Никиты Степановича. Сидела, широко открывая клюв – как будто беззвучно говорила что-то. Он остановился, наклонился к ней – как будто прислушивался. Потом птица улетела.
Зеленая церковная ограда в темноте казалась черной. Купола церкви словно нависли над Вороном – тоже черные, мрачные. Он прошел через калитку, сделал несколько шагов в сторону паперти… Остановился. Именно здесь остановился двадцать пять лет назад Никитка-Вороненок. Забежал на церковный двор – и остановился. Почувствовал, что не в силах сделать следующий шаг. Просто не смог оторвать ногу от земли…
Он постоял несколько секунд. Глубоко вздохнул. И шагнул, ожидая… Ворон и сам не понимал, какого подвоха он ждет – но не произошло ничего. Никита Степанович решительно поднялся по ступеням паперти. Церковный сторож Никитка, тезка Ворона, спит в своей сторожке – и до утра не проснется. А если не растолкают, то может продрыхнуть и до обеда – традиционная вечерняя чарочка, опрокинутая им в трактире, была сегодня крепче обычного.
Замки на дверях оказались мощные. Пудовый навесной и второй, врезной, – судя по размерам скважины, тоже не слабый. Ломик, принесенный Никитой Степановичем, казался на их фоне маленьким и несерьезным.
Ворон не смутился. Вставил острый конец ломика в дужку замка – и легонько нажал, произнеся:
– Эвханах!
Массивная чугунная дужка треснула. Замок упал под ноги. Со вторым тоже что-то произошло – Никита Степанович потянул дверь, и она со скрипом растворилась.
В церкви было еще темнее, чем на улице, но Ворон шел к цели уверенно. Искать нужную икону не пришлось – он чувствовал ее, чужую и опасную. Образ висел за правым клиросом. Никита Степанович подошел поближе – но долго не решался сделать последний шаг, протянуть руку…
Точно так же он не мог решиться шестнадцать лет назад, когда отец, уже немощный старик, сказал ему…
* * *
– Прыхай, Нихитка! – сказал Степашка Ворон. И тут же зашелся приступом сухого кашля. С трудом прокашлявшись, повторил: – Прыхай, охлоед!
Никита сделал шажок – маленький-маленький – к краю шахты. И снова застыл на месте.
– Не могу, батяня… Боязно… Разобьюсь ведь…
Старик крикнул с угрозой:
– Прыхай! – Снова надрывный кашель. И уже тише: – Прыхай… У меня тож потшилки дрошшали, кохда дед тфой сюда привел… Прыхай…
– Смерти моей ищете, батяня… Не могу, боюсь… – плаксивым голосом тянул Никита. Но сделал еще один крохотный шажок. Казалось, неведомая сила подталкивала к краю, мягко пихала в спину.
Ворон-отец заговорил тихо, но с угрозой:
– Не прыхнешь – нахслетства лишу. По миру пойдешь, у чужих люхдей кусох хлеба прохсить станешь…
Факел шипел, потрескивал. Звуки эти сливались с шипящей речью старика – и возвращались эхом от стен и сводов громадной пещеры – негромким, опасным эхом.
Никита шагнул совсем уж чуть – на четверть ступни. Тоскливо оглянулся на отца: а ну как передумает, скажет, что шутковал… Проверял, дескать, как слушает чадо волю родительскую.
Старик замахнулся факелом. Лицо его исказилось, стало страшным. Никита отшатнулся. Нога скользнула… С истошным воплем он полетел в черную бездну.
…Он не помнил, как очутился наверху. Смутным, быстро исчезающим воспоминанием мелькало, что черный провал шахты вдруг осветился, наполнился множеством ярких, переливающихся, меняющих цвет шаров, – и они говорили с Никитой, говорили на непонятном и незнакомом языке. Но он понимал всё…
Что было дальше, Никита не помнил. Зато помнил и знал теперь многое другое.
Отец лежал на краю шахты. Мертвый. Иссохший, сморщенный – кожа туго обтянула кости черепа, глаз в провалах глазниц не видать – высохли, сморщились, ввалились внутрь черепа.
Факел лежал рядом, давно погаснув. Но больше Никита не нуждался в нем. И не нуждался больше в проводнике по запутанному лабиринту подземных коридоров.
Он легко взвалил невесомое тело отца на плечо и пошагал из пещеры. Пошагал, зная, что один раз ему доведется сюда вернуться. Вернуться вместе с сыном, почуяв приближающуюся смерть.
* * *
Ну вот и всё… В иконостасе зияла издалека видимая дыра, завернутая в тряпицу икона лежала в холщовой суме – поначалу Ворон сунул было под рубашку, к телу, да быстро вынул. Показалось, что за пазухой спрятано что-то живое, враждебное…
Можно бы и уходить, но надо было сделать кое-что еще. Для отвода глаз. Чтоб никто не задумался, зачем неведомый вор взял именно эту и только эту икону…
Ворон быстро прошелся ломиком по иконостасу – сдирал серебряные ризы. Зазвенело стекло – Никита Степанович с маху разнес киот Тихвинской Богоматери, отковырял покрывавшие его пластины червонного золота, запихал в большой мешок с добычей, вовсе ему не нужной… Заодно отправил в суму икону. Прошел за левый клирос, и тем же манером обошелся с Сидящим во Славе Спасителем. Торопливо ободрал другие иконы, украшенные победнее…
Не терпелось выйти на улицу – и увидеть, и почувствовать, как… Как все произойдет, он и сам не представлял. Но знал – оковы разбиты и путы срезаны. И спящий хозяин, чей покой хранил род Воронов – проснется. Проснется в полной своей силе – а не короткой вспышкой полубодрствования, как уже не раз случалось…
На улице всё оставалось по-прежнему – теплая безлунная ночь. Ветер тихо шелестел ветвями лиственниц. Не происходило ничего. Хозяин дремал – Ворон чувствовал это хорошо. Более того, сон его становился крепче – День заканчивался…
Ворон взвыл. Проклятие! Обманул! Всех их обманул проклятый старец! Оставил на виду то, с чем пытались бороться несколько поколений Воронов – а самое главное утаил, спрятал…
Где??? И что???
Нет ответа…
Но ничего… Надо развалить проклятую церковь по камешку, по кирпичику и перепахать само место, где она стояла… Может, не сейчас, – но когда-то придется сделать это…
А сегодня он проиграл… Годы ожидания прошли впустую,.
Он тихо подвывал – и ступал, не видя дороги. Отойдя на пару сотен шагов от церкви, поднатужился и зашвырнул мешок подальше в кусты. Пусть валяется. Теперь всё равно…
Ворон пошагал дальше, налегке – по-прежнему мало что видя и слыша вокруг. Не услышал он и стона в кустах, куда улетел его мешок.
* * *
Ваня (или, как станут именовать его позже в казенных протоколах – Иван Гаврилович Передойко, крестьянин Псковской губернии) проснулся от удара по голове и плечу чем-то жестким, застонал, не понял ничего и уснул снова.
По-настоящему его разбудил утренний холодок. Ваня приподнял голову – силы встать с примятой травы нашлись не сразу. Попытался вспомнить, как очутился здесь, в кустах. Голова трещала и раскалывалась, но память помаленьку вернулась… Пил он вчера крепко, в трактире, заливая горе от неудачной торговой поездки. Пил сначала один, потом в компании церковного сторожа – которого потом не пойми зачем потащился провожать. Ну и допровожался – спал под кустом, как последний пропойца…
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
