Роман полностью вымышлен. В основе его не лежат никакие реальные факты, а также не описаны действительно существующие люди, организации и населенные пункты. И если кому-то покажутся знакомыми действующие лица, события и пейзажи — скорее всего это совпадение, либо то, что французы называют дежа вю — эффект ложного узнавания.
ПРОЛОГ 1
Утро последнего дня, 10:15, сосновый лес
Утро выдалось роскошное — самое позднее утро.
Еще немного — солнце поднимется, выпутается из ветвей, и начнется очередной знойный день засушливого лета, сухой и жаркий. Но сейчас, когда уже отступила знобящая рассветная прохлада, и еще не пришла полуденная жара — хорошо.
Часовой прохаживается по поляне. Тридцать шагов туда, тридцать обратно: от кустов на опушке — мимо палатки из выгоревшего брезента — к высоченным соснам, высящимся над песчаным обрывом. Внизу, под обрывом, — озеро, но туда часовой не смотрит...
Белые кроссовки бесшумно раскидывают толстый слой пожелтевших иголок. Попавшие под ногу круглые шишки скрипят, как обиженные маленькие ежики. Вокруг красиво... Часовой не замечает — привык.
Он не изощряет зрение и слух — этот пост последняя, скорее символическая, линия обороны. Все подходы перекрыты секретами, а неподалеку ждет своего часа резерв — ударная группа, еще не участвовавшая в первых утренних стычках.
Мимолетный взгляд на левое запястье; часы — дешевая китайская электроника. До смены сорок восемь минут. Потом — съесть оставленный в термосе завтрак и, отпросившись у командира или попросту улизнув от него, сбегать искупаться на Чашку, самое маленькое и самое глубокое из кристально-чистых озер Пятиозерья.
Начинает припекать.
Часовой останавливается у палатки, небрежно прислоняет автомат к натянутому брезенту и расстегивает защитный комбинезон (цвет не по сезону — желтоватые пятна на буром фоне больше подходят для середины осени). Вздыхает о забытой в лагере кепке-афганке. Развязав тесемки синей нарукавной повязки, пристраивает ее на голову, на соломенного цвета вихры — на манер хайратки. И — снова движется привычной дорогой.
В паре шагов до очередного разворота — непонятный звук. Сзади. Часовой резко разворачивается. Вскидывает оружие. С буро-зеленой крыши палатки скатывается пустая консервная банка — большая, неровно вскрытая, тронутая ржавчиной. На боку жестянки буквы, нарисованные толстым черным маркером.
— Что за дурацкие... — Часовой подается вперед, пытается разглядеть надпись.
За его спиной, из-за толстой сосны — стремительная фигура в пятнистом, утыканном веточками камуфляже. Молниеносный бросок. Согнутая рука — сзади, на шею. Стальной капкан. Дыхание перекрыто — удивленная фраза обрывается. Булькающее хрипение.
Часовой пытается бороться, не видя противника. Старается разомкнуть пальцами захват, отгибающий голову к спине. Безуспешно... Локтем бьет назад — сильно и резко.
Мимо, тенями — камуфляжники, — двое? трое? — наступив на отлетевший автомат, скользят в палатку. Тут же выныривают со знаменем в руках. На синем поле летит по волнам парусник; белые буквы ДОЛ поверху и красное полукружье «Бригантина» снизу.
Полотнище рвут с древка. Треск плотной материи кажется часовому убийственно оглушающим, пробивающим и корежащим тело сверху донизу... Но это просто что-то мерзко хрустит в его гнущейся назад и вбок шее.
Через треть минуты на поляне нет никого из незваных пришельцев. Валяется оскверненное древко, ветерок перебирает кудри потерявшего повязку-хайратку часового.
Открытые глаза смотрят через плечо в бездонную синеву неба, вывернутая рука застыла, не дотянувшись до автомата.
До раздавленного пластмассового муляжа автомата...
Сегодня — утро первого дня Игры. И — утро последнего дня Игры.
Игры в «Зарницу».
ПРОЛОГ 2
Пик-над-Мирами. Времени нет
Странное это было место. Или есть, или будет — время тут играет в прятки, то исчезая и делая вид, что его нет — то возникая бьющим во все стороны фонтаном — и страшна участь попавшего между струй.
ОН — не боялся. ОН стоял на вершине Пика-над-Мирами и смотрел вниз — или стоит и смотрит, или будет стоять и смотреть — можно сказать как угодно, и все будет неправильно. Чтобы стоять — нужны ноги, чтобы смотреть — глаза. Но ОН находился на вершине и видел — не глазами — что внизу.
Странное место... Миры внизу виделись не плывущими в бездонно-черной пустоте шарами — черной пустоты внизу вообще не было.
Загадочный, запутанный лабиринт, который человеческому глазу мог показаться — если бы он, глаз, мог видеть в этих диапазонах — громадным, перекрученным клубком, чудовищной комбинацией бесконечных разноцветных нитей — но ОН смотрел. Не человеческими глазами. Впервые за долгие годы (или секунды, или эпохи — время над Мирами вело себя странно), ОН нашел след, который искал — тонкую, яркую голубую нить, безнадежно и неразрывно перепутанную с десятками и сотнями других — но была она гораздо длиннее и ярче. Концы ее исчезали совсем уже в диких сплетениях, чтобы вынырнуть, сделать ложную петлю и снова пропасть в пульсирующей разноцветной паутине.
Нашел — но для этого пришлось взойти на Пик-над-Мирами — и непростым даже для НЕГО стало восхождение. Много странного и страшного лежало на пути. ОН взошел — не удивляясь странному и не пугаясь страшного — ибо очень велики, хоть и не безграничны, ЕГО силы... Многие считали ЕГО — и ЕЕ тоже — Богами. ОНИ никогда не были ими.
ОНИ не творили Реальность, в которой лежат все известные Миры — но возникли вместе с ней и не могли исчезнуть раньше нее. ИМ возводили храмы и возносили молитвы, считая Богами — ОНИ смеялись над этим, зная, что Творец умер.
ИХ храмы разрушали и повергали статуи в прах, и ставили капища Спасителей, изукрашенные дыбами, и колесами, и шибеницами, и крестами — ибо во всех Мирах пророки, зовущие себя Спасителями, учат смерти, и учат на своем примере, выбирая самую гнусную смерть — ОНИ смеялись и над этим, ибо ОНИ были Жизнь.
Молитвы они не слушали — но каждый мог обратиться к НИМ и получить, что хотел. Или умереть — ибо способный обратиться к Нерожденному и желающий при этом недостойного — мертв.
ОН носил сто имен — и во всех звучала труба. Сто имен носила и она — и звучала в них музыка флейты. ОН был Отец Битв и Пронзающий, и Воины — любимые дети ЕГО, а солдат ОН презирал. ОН раздирал Реальность и убивал чудовищ — ОНА же превращала их в птиц и цветы. ОН любил ЕЕ — хотя и странной любовью...
Лгали жрецы, учащие, что ОНА — Милосердие и Сострадание. ОНА не знала, что это такое. ОНА говорила — тем, кто хотел слушать — что пуста и глупа жалость к страдающим и умирающим — Смерть есть плата за Жизнь. Страшна и бесплодна милость к искалеченным, к воющим и к нищим духом, ползающим по обочинам Жизни, а сострадание плодит страдание. ОНА не Милосердие, ОНА не Сострадание, ОНА — просто Любовь. Лишь Любовь способна превратить смерть в счастье и победу, разогнуть сгорбленных и поднять раздавленных...
