Не посмотрев на меня, она кивнула.
Я имел в виду не бар «Рандеву», находящийся на одном этаже с вестибюлем — в нем всегда так много народа, что с точки зрения безопасности это просто нелепость, — а «Олд империал» в бельэтаже. Последний представляет собой реликт оригинального «Империала» дизайна Фрэнка Ллойда Райта, разрушенного в 1968 году якобы из соображений сейсмической безопасности, а скорее всего — из преклонения перед извращенными представлениями о «прогрессе». Переход на уровень бельэтажа означал, что нам придется снова пройти через вестибюль, подняться на один лестничный пролет и сделать несколько поворотов по пустынным коридорам с выходами на разные уровни. Если за Мидори кто-то следует, знает она об этом или нет, ему будет нелегко остаться незамеченным.
Мы поднялись по лестнице на уровень бельэтажа. За исключением дюжины посетителей в баре никого больше не было. Пока мы стояли у входа, ожидая метрдотеля, я осмотрелся. Никто не приближался.
Мы сели в одной из высоких полукруглых кабинок, закрытых от входа. Любому, кто захотел бы убедиться в нашем присутствии, пришлось бы войти внутрь и обнаружить себя. Я заказал два «Буннахабейна» восемнадцатилетней выдержки. В этом баре отличный выбор односолодовых виски.
Ощущения при сложившихся обстоятельствах довольно странные, но я рад был снова оказаться в «Олд империал». Этот бар — без окон, с низким потолком, темный и неброский, какой-то камерный, несмотря на большую вместимость, — обладал ароматом истории и торжественности, возможно, вследствие того, что он — единственное выжившее напоминание о предшественнике отеля. Как и сам отель, «Олд империал» выглядит так, словно лучшие времена для него уже в прошлом, но в нем сохранились благородная красота, мистическое обаяние. Он как светская дама, много повидавшая в жизни, познавшая много любовников, сохранившая множество секретов, которая уже не гордится своей бурной молодостью, но и не забыла ее.
Мы сидели молча, пока не принесли напитки. Потом Мидори спросила:
— Почему?
Я поднял свой «Буннахабейн».
— Ты знаешь почему. Меня наняли.
— Кто?
— Люди, у которых твой отец забрал диск. Те же самые люди, которые решили, что он у тебя, и хотели тебя убить.
— Ямаото?
— Да.
Она посмотрела на меня:
— Ты наемный убийца, ведь так? Когда пошли разговоры, что правительство кому-то платит, это было о тебе, так?
Я сделал глубокий выдох.
— Что-то вроде того.
Последовала пауза.
— Сколько людей ты убил?
Я отвел взгляд.
— Не знаю.
— Я не имею в виду Вьетнам. После него.
— Не знаю, — снова сказал я.
— Ты не думаешь, что это слишком много? — Мягкость ее тона заставила мое сердце сжаться.
— Я не… У меня есть свои правила. Я никогда не стану убивать детей и женщин. Никогда не пойду на акции против неключевых фигур.
Слова плоским эхом отдавались у меня в ушах, как мантра слабоумного, звуки-талисманы, из которых вдруг удалили все живое.
Мидори безрадостно рассмеялась:
— «У меня есть правила». Ты говоришь, как шлюха, которая хочет, чтобы ее ценили за добродетель, потому что она не целуется с клиентами, с которыми трахается.
Мне было больно. Но я выдержал это.
— А потом твой друг из муниципальной полиции сообщил мне, что ты погиб. И ты позволил, чтобы я в это поверила. Знаешь, как я плакала по тебе? Знаешь ли ты, что это такое?
«Я тоже плакал по тебе», — хотел я сказать.
— Почему? — спросила она. — Почему ты заставил меня пройти через это? Даже не говоря о том, что ты сделал с моим отцом, почему ты заставил меня пройти через это?
Я отвернулся.
— Ответь мне, черт возьми!
Я схватил бокал.
— Я хотел избавить тебя. От этого… знания.
— Я тебе не верю. Я все равно наполовину понимала. Что, по-твоему, я должна была думать, когда свидетельства о коррупции на том диске, из-за которых убили моего отца, так и не были опубликованы? Когда я пыталась узнать, что сделали с твоими останками, чтобы прийти попрощаться с ними, но у меня ничего не вышло?
— Я не знал, что их не опубликуют, — сказал я, не глядя на нее. — На самом деле я думал, что опубликуют. Но независимо от этого надеялся, что ты забудешь обо мне. Временами меня охватывали сомнения, но что я мог сделать при сложившихся обстоятельствах? Просто вернуться в твою жизнь и начать объяснять? Что, если я ошибался, если ты забыла меня? Что, если, даже не подозревая о том, устроила свою жизнь так, как я надеялся? — Я посмотрел на нее. — Я просто причинил бы тебе еще большую боль.
Мидори покачала головой:
— Ты не причинил бы мне больше боли, чем сейчас.
Наступило долгое молчание. Потом я спросил:
— Не хочешь рассказать, как ты меня нашла?
Она пожала плечами:
— Помог твой друг из муниципальной полиции.
Я был ошарашен.
— Тацу связывался с тобой?
— Это я связывалась с ним. На самом деле даже несколько раз. Он все время отфутболивал меня. На прошлой неделе я вернулась в Токио и пришла к нему в офис. Сказала дежурному, что если Исикура-сан не выйдет ко мне, я обращусь в прессу, сделаю все возможное, чтобы устроить публичный скандал. И устроила бы, ты меня знаешь. Я не собиралась сдаваться.
Она всегда была смелой, даже безрассудной. Тацу не причинил бы Мидори вреда, даже в ответ на угрозу, но она, конечно же, не могла этого знать. Еще одно свидетельство того, насколько безысходным был ее гнев.
— Он увиделся с тобой? — спросил я.
— Не сразу. Он позвонил сегодня.
Сегодня. Сразу после того, как я разорвал с ним контракт.
— И сказал, что ты можешь найти меня здесь?
Она кивнула.
Как ему удалось снова выследить меня? Опять чертовы камеры? Некоторые из них можно увидеть, но не все. Ясно, он воспользовался камерами, чтобы определить мое местонахождение в общем, потом, если нужно сузить круг, отправит людей в расположенные поблизости гостиницы, снабдив их той же фотографией, что скормили камерам и софту для распознавания лиц.
Глупо было оставаться в Токио, хотя, имея в виду необходимость предупредить Гарри, звонок из-за океана был бы еще менее разумным решением.
Так чего же все-таки хочет этот мерзавец?
— Есть какие-нибудь мысли, почему Тацу согласился встретиться с тобой после того, как год отфутболивал? — спросил я.
— Может быть, моя угроза подействовала? — пожала она плечами.
Сомнительно. Тацу не знает эту женщину так же хорошо, как я. Он бы ошибочно предположил, что она блефует.
